перемене погоды кости в местах переломов болели. Особенно по утрам. Несильно – ровно настолько, чтоб испортить настроение.
Дальше – хуже. Брился – порезался. Сунулся в холодильник за кефиром – оттуда в нос шибануло гнильем. Тут же он высказал жене все, что думает насчет ее умения вести хозяйство. За пятнадцать лет беспечной и сытой столичной жизни дура так и не научилась правильно выбирать продукты, покупала слишком много всякой нарядно упакованной, но малосъедобной ерунды; Ивану приходилось едва не еженедельно самому – чтоб не краснеть перед домработницей – выбрасывать просроченные йогурты, сыры с запахом портянок и прочую спаржу; дражайшая супруга отреагировала на критику в обычной манере: а ты пей меньше, тогда не будешь спросонья на людей кидаться…
Вошел в лифт – наступил в лужу собачьей мочи. Свежей, еще дымящейся. Мрачно удивился. Дом-то вроде бы дорогой. Считай – элитный. Получается, что у людей хватило ума раздобыть полмиллиона долларов для покупки квартиры в этом доме – а вовремя вывести псину на прогулку ума не хватает? Странно, дико, ненормально.
Поехал в фонд. Велел водителю побыстрее – тот огрызнулся. По таким пробкам побыстрее не получится. Иван не нашел, что ответить. Действительно, московские дороги перестали выполнять свою функцию. Когда уральский мужик Никитин прибыл покорять этот город, перед его черным лимузином трасса освобождалась сама собой. Теперь все не так. Людей научили покупать в кредит недорогие нарядные малолитражки и убедили их, что жизнь удалась. Теперь у всех «форды» и «ситроены». Все крутые. Пытаться объехать толпы болванов по встречной – бесполезно. Автоинспекция тоже не боится черных седанов представительского класса. Не будешь же каждому сержанту рассказывать, что ты большой человек, член Законодательного собрания Верхнеуральской области. Нынче московские менты не спешат уважать провинциальных депутатов. Даром что область, где депутатствует Иван Никитин, по площади равна половине Европы…
Иван Никитин работал большим человеком с тысяча девятьсот девяносто второго года. Его обязанности никогда не казались ему слишком сложными. Катайся в большой черной машине, носи дорогой костюм, умей приосаниваться и мощным генеральским басом произносить: «Я член Законодательного собрания Верхнеуральской области, президент Межрегионального фонда ветеранов спорта». Умей складывать сложные фразы о перспективах экономического развития региона. Умей невзначай заметить, что вчера был в Белом доме, а позавчера на Охотном Ряду. Умей небрежно и ловко руководить свитой из нескольких дураков, обученных ловить каждое твое слово. Ну и главное: в точности делай то, что велит хозяин.
Товарищ Золотых сначала многого не требовал. Больше давал. На деньги хозяина Иван приобрел трехкомнатную квартиру в Строгино и четырехсотметровый офис в Замоскворечье. Зарегистрировал фонд, открыл банковские счета. Правда, распоряжаться деньгами на счетах ему не позволяли. Как президент фонда он подписывал все финансовые документы, но на самом деле потоки контролировал казначей Хренов, маленький человек, обладатель редкого таланта быть совершенно незаметным.
Какое-то время ушло на процесс, называемый «пообтереться». Иван свел знакомство с политиками и банкирами. Понял, что Москва любит чужаков только в одном случае: если их карманы набиты деньгами. Если карманы пусты – нужно изо всех сил делать вид, что они полные. Иван быстро научился. В конце концов, что такое политика, как не искусство делать вид?
Фонд обходился товарищу Золотых недешево, но свою функцию выполнял – выводил из-под налогового бремени значительную часть прибыли завода. Далее, фонд служил черной кассой. Товарищу Золотых требовались огромные суммы наличности, а этот специфический товар добывать можно было только в Москве, и нигде больше. Два или три раза в месяц Иван забирал из рук Хренова чемодан с деньгами и летел на родину. Другие чемоданы отвозились московским друзьям хозяина – тем людям, которые помогли в свое время товарищу Золотых получить завод в распоряжение.
Минул год – Иван понял, что стал самым обыкновенным инкассатором.
Жизнь в столице дорожала. Дружба политиков и банкиров обходилась Ивану в круглые суммы. Не говоря уже об испорченной печени. Регулярные перелеты через четыре часовых пояса тоже не способствовали укреплению здоровья. Однажды Иван робко заговорил с хозяином об увеличении представительских расходов, но получил суровую отповедь. Товарищ Золотых слишком долго прожил у подножия Уральских гор, он ничего не понимал в московской жизни, на блестящие ботинки Ивана смотрел с осуждением. Он явно считал себя благодетелем Ивана Никитина. Он думал, что Никитин будет возить через полстраны неучтенные миллионы, получать за это две тысячи долларов в месяц и радоваться.
Иван сделал выводы. Хозяин – хозяином, решил он, но пора и самому что-то придумать. Несколько старых друзей по клубу – теперь их статус обозначался хитрой формулой «авторитетные бизнесмены» – давно просили Ивана о посильной помощи.
Скоро в фонде появились новые сотрудники. Разумеется, все – ветераны спорта. Они продавали лес, золото, меха и камешки. Первое время циничные московские дельцы пытались обманывать наивных новичков, поэтому для разрешения особо щекотливых вопросов с Урала выписывались все новые и новые команды короткостриженых ветеранов. Иван держался в стороне, долю получал аккуратно, с казначеем Хреновым делился – не прошло и двух лет, как фонд расцвел. На его балансе появились деревообрабатывающая фабрика, ресторан, ювелирный магазин и фитнес-клуб с бассейном.
В конце девяностых Иван переехал в четырехкомнатную квартиру на Котельнической набережной. Дочери купил двухкомнатную на проспекте Мира. Любовнице – парикмахерский салон.
В друзьях Ивана числились два милицейских генерала, два министра, два вора в законе и один всемирно известный дирижер симфонического оркестра. Будущее сулило блестящие перспективы: кресло депутата Государственной думы от Верхнеуральского одномандатного избирательного округа, депутатскую неприкосновенность и машину со спецсигналами.
Известно, что наиболее жизнеспособны структуры, которые развиваются медленно, на прочном основании. Фонд развивался не очень быстро, поэтому обрушился так же – без особого грохота, постепенно.
Это случилось в новом веке, при новой власти.
Сначала попались несколько наиболее рьяных ветеранов – потеряли осторожность и получили увесистые сроки, кто за вымогательство, кто за любовь к аферам. Потом упразднили одномандатный округ; в Думу нового созыва кандидатов вынудили идти по партийным спискам, и Иван Никитин на старости лет стал мучительно прикидывать, каковы, черт побери, должны быть его политические взгляды. Товарищ Золотых лично прилетел в Москву, чтобы прощупать почву насчет кандидатуры Никитина, и получил обескураживающий ответ. Никитин не станет депутатом. Сомнительные связи, близок к криминалитету, его фондом давно интересуются соответствующие органы, и вообще – типичный представитель региональной элиты. Сейчас такие не нужны. Требуются исполнительные профессионалы, умеющие радеть за свой электорат строго по команде федерального центра…
Поняв, что Ивану Никитину не светит полноценная политическая карьера, товарищ Золотых поставил на своем выкормыше крест.
Иван это понял не сразу. А когда понял – очень разозлился. Половину жизни он ловил шайбы, вторую половину – верой и правдой служил хозяину; теперь получалось, что хозяин попользовался Иваном – да и выбросил, как всем известное резиновое изделие.
Впрочем, завод работал, и чемоданы исправно доставлялись по нужным адресам. Другое дело, что список адресов становился все короче: московские друзья товарища Золотых, старые коммунисты и старые волки, один за другим отходили в мир иной.
В офисе было холодно. Дом временно отключили от теплоснабжения. На задах методом точечной застройки возводился некий особняк, второй год Иван не рисковал открыть в собственном кабинете форточку – мгновенно летела тяжелая серая пыль, – а теперь вот вынужден был, в начале ноября, работать, спасаясь портативной электрической печкой.
Ну, работать – это громко сказано.
Позвал Хренова, в сотый раз повторил, чтоб убрали с фасада глупый портрет. Я вам что, Туркменбаши? В сотый раз казначей, он же завхоз, он же тайный советник Хренов, тихо возразил: не уберу, не велено, Петр Семеныч лично распорядился.
