бывалого каторжника.

– Я тебя знаю? – грубо спросил Соловей, смерив непрошеного гостя враждебным взглядом мутных спросонья глаз.

– Открывай, – специальным тяжелым голосом велел капитан. – Я за тобой.

Авторитет сделался чрезвычайно угрюм и распахнул дверь на всю ширину. Капитан шагнул, вдыхая запахи чужого жилища, чужой семьи – кое-как налаженного быта, пригорелого молока, пищевых отходов, дешевой парфюмерии, нездоровых выделений нездоровых тел, пыли, подкисших щей – запахи трудно осуществляемой жизни.

Щами – несмотря на ранний час – пахло особенно плотно. Старыми, сгустившимися, сваренными, может быть, две недели назад щами, впоследствии ежедневно разогреваемыми на плите. Завтракать щами – это сильно, решил капитан. Впрочем, от бедности еще и не то придумаешь…

– Есть разговор, – сказал капитан деловито. – Тебе на сборы – пять минут.

Соловей почесал тощий живот под застиранной майкой, хмыкнул и осторожно спросил:

– А как насчет прокурорской бумажки?

Свинец изобразил губами, щеками и носом крайнее отвращение.

– Она тебе нужна?

– Не помешает.

– Ладно. Тогда подожди, братан, буквально часок. Я позвоню, и ее привезут. И бумажка будет, и сам прокурор, и маски-шоу, и обыск – все, как положено…

В этот момент вступили домочадцы, числом трое: из кухни выскочила, запахивая халат, практически седая – волосы дыбом – женщина с лицом неудавшейся куртизанки, следом за ней осторожно, бесшумно вышел мальчик лет шести или семи, с грустными глазенками, в отвисающих колготках; с фланга же забежала поджарая, с колоссальной слюнявой пастью псина – капитан в породах не разбирался, никогда не умел отличить ротвейлера от ретривера, но массивные желтые клыки его впечатлили, а вырвавшееся из черной глотки тяжелое рычание почти заставило его вздрогнуть, но он не вздрогнул. Опасную тварь, буде проблема, можно и пристрелить.

– Что случилось? – истерично выкрикнула дама, спешно задергивая полы пеньюара, чтобы капитан не углядел ее жирные белые ноги. – Опять, да? В чем дело? Куда? Зачем?

– Не волнуйтесь, – корректно произнес Свинец, выдав полуулыбку. – Проводится оперативно- следственное мероприятие.

Квартира – с точки зрения капитана, из прихожей – была обиталищем людей, давно остановившихся в своем развитии. Относительно новый и на вид довольно дорогой платяной шкаф и шикарное рядом зеркало в еще более шикарной раме сочетались с потертыми, обмызганными обоями. Обувь лежала кучей возле двери: новенькие лакированные мужские ботинки, и детские сандалеты, и модельные женские туфли, и вдруг какие-то напрочь засаленные тряпочные шлепанцы. Все осенялось светом люстры, умилившей сыщика: неизвестно как уцелевший до сего времени образчик брежневского дурновкусия. Оснащенная закопченными вензелями, густо засиженная мухами конструкция. Примерно такая же имелась в избе капитанова брата Федота.

В дальнем углу помещения натренированный глаз капитана выхватил высокий и узкий железный ящик – оружейный шкаф. Внутри, без сомнения, хранилось помповое ружье, а то и охотничий карабин «Сайга», прямой гражданский аналог военного автомата Калашникова. И карабины, и ружья давно уже свободно продавались всем желающим гражданам страны, включая уголовников и бандитов, по предъявлении ими охотничьего билета и разрешения из милиции. Судя по тому, что шкаф находился на виду, авторитет Соловей оформил все бумаги на свои стволы как положено, и капитан решил не поднимать вопроса.

Позвоню завтра участковому, подумал он, и науськаю коллегу. Пусть придет и проверит, правильно ли хранится огнестрельное имущество. Не дослан ли патрон в патронник?

А ведь я знаю, Соловей, почему твой шкаф при входе вмонтирован. Хорошо знаю. И ключик явно где-то здесь же, под рукой. И боеприпасы наготове. А все для того, чтобы не терять времени, когда в дверь начнут ломиться твои коллеги. Мгновенно встретить нападающих огнем. Ведь врагов у тебя, Соловей, немало. Такая твоя жизнь бандитская.

Моя, правда, не лучше.

Тем временем крепко помрачневший авторитет отбрел в глубину квартиры и вернулся, одетый уже в спортивный костюм: по понятиям, чисто черный.

– Вещи брать? – деловито спросил он.

– Пока не надо. Только паспорт. Кстати, давай его сразу сюда.

Неуловимо приободрившийся, Соловей нацепил обувь, пригладил перед зеркалом короткие волосы, вручил капитану свой личный документ и только потом бросил на свою подругу суровый взгляд.

– Позвони пацанам, – негромко, на пределе слышимости, приказал он.

А мальчик, безошибочно уловив тяжелую тревожность происходящего, надул губы и тихо спросил:

– Пап, ты куда? Опять в тюльму, да? В тюльму? Мам, папу куда? В тюльму?

– Нет, сынок, – спокойно ответил авторитет. – Я на переговоры. Скоро вернусь, понял?

Собака не выдержала и рявкнула густым басом.

– Фу! – крикнул Соловей. – Угомонись, дурак! Давай, начальник, пошли уже…

Шагая к лифту вслед за сутулым, невысоким авторитетом, засовывая паспорт во внутренний карман, капитан поймал себя на том, что ему не жаль ни несчастной, полуразрушенной женщины с оплывшим телом, ни даже маленького мальчика с розовыми ушами и неровно остриженными волосиками. Капитан знал, что имеет и душу, сердце, знал доподлинно, потому что грубая милицейская его душа, бывало, разрывалась на части, а сердце кровоточило. Женщины и дети ни при чем, они не виноваты, они беспомощные жертвы бесконечной войны. Да только война эта развязана никак не капитаном.

Может быть, мальчик вырастет, и впитает от своего отца ненависть к ментам, и пойдет по его же дороге. Или наоборот – сын возненавидит образ жизни родителя и станет добропорядочным честным гражданином, инженером или архитектором. Так или иначе – капитан здесь ни при чем, он посторонний элемент, он делает свою работу.

– А что за хрень, командир? – спросил Соловей, едва сели в машину и поехали. – Какой болт ты меня дернул? Что за срочная потребность? За мной ничего нет. Я сухой и чистый.

– Помолчи, – процедил капитан.

– Как скажешь.

Некоторое время действительно молчали. Авторитет смирно сопел, капитан рулил, пытаясь отыскать удобную полосу движения в потоке машин. Но вдруг внутри головы капитана ожило, запульсировало, затяжелело; он поморщился, потер пальцем висок и вполголоса выругался.

– Голова болит? – осведомился Соловей.

– Ну.

– И у меня, – печально сказал авторитет. – Давление поменялось. К вечеру снег пойдет.

– К обеду. А что у тебя с головой?

– Отшибли. Твои друзья, кумовья тюремные. Во Владимире, в девяносто девятом. С тех пор мучаюсь…

– А меня – фугасом долбанули. Твои друзья, бандюки чеченские. В Аргуне, в две тысячи первом. Закопали мину на обочине, а я мимо на броне ехал…

– Так ты, значит, по горячим точкам специалист?

– Сказал же – помолчи. Поговорим, когда приедем.

– О чем? – патетически возопил авторитет и интенсивно заерзал. – О чем? Я сто лет не при делах! Ращу сына! Живу тихо!

– По паспорту, – возразил капитан, – у тебя нет ни сына, ни жены.

– А в натуре – есть.

– А по паспорту – нет.

– А ты на бумажку смотришь или на человека?

– Я смотрю и туда, и туда. И еще – в другие стороны. Ясно? А теперь умолкни. Думай о том, чего