критические дни, пусть и всего на полтора-два дня, но она упрямо не залетала, и вот, наконец, выяснилось почему. Митяй, услышав о таких делах, теперь раз в десять больше хотел наладить продуктивный контакт с Шашембой, вооружить её новыми знаниями, а заодно постараться изучить все техники ведловства.

А ещё он – случайно ли? – узнал от Тани, та проболталась об этом как-то в постели, что Шашемба – молодая женщина, ей нет ещё и тридцати и, кажется, приходится ведле родной тёткой, что тоже неплохо. При живой старшей сестре и матери Шашемба должна быть очень могущественной ведлой, чтобы занять в племени должность большой матери, и потому Митяй стремился встретиться с ней как можно скорее. Он уже представлял себе, как раскрутится в каменном веке и какое классное царство построит на Северном Кавказе, собрав под своё крыло все местные народы, если сможет стать здесь главным ведлуном или ведлаком, но что уж точно – ведаром. Да, именно о ведловстве Митяй думал всё чаще и чаще, порой рисуя в своём воображении совершенно фантастические картины этого самого ведловства и наделяя его самыми настоящими магическими возможностями, делающими человека невероятно могущественным творцом и преобразователем природы.

В том, что ведл из него может получиться нехилый, его убеждало то, что Таня, пытавшаяся иногда играть с ним в самые настоящие гляделки даже в постели, когда они занимались любовью, всегда ему проигрывала, а он стал ещё чаще ощущать в себе какие-то новые, никогда раньше не свойственные ему способности и словно бы входил своим взглядом в сознание не только Тани, но и животных. Правда, при этом он просто стоял как баран перед новыми воротами, хлопал глазами и не знал, что ему делать дальше, но одно было ясно: Митяй научился мысленно видеть эти самые ворота, и один только его пристальный взгляд заставлял здоровенного хряка весом чуть ли не в полтонны замирать перед ним неподвижно и дышать так тихо, что его было и не слышно. Это радовало Митяя, значит, у него действительно есть способности к ведловству, и он не отрезанный ломоть в этом прекрасном, девственном, хотя и крайне суровом, бескомпромиссном мире.

С такими мыслями он ехал по степи и с восторгом примечал в ней всё новые и новые подробности, которых не видел всего каких-то полтора месяца назад. Вместе со взглядом ведла в нём стали открываться и другие странные способности. В частности, резко увеличилась острота зрения, но даже не это главное.

Митяй стал замечать массу мельчайших деталей, и эта его способность, помноженная на знания зоолога и эколога, делали степь для него чуть ли не открытой книгой. В Африке у него был проводник из числа аборигенов, мужик лет шестидесяти, у которого пираты убили всю семью. Эль-Таир был охотником и отличным следопытом, хорошо знал французский язык, и потому Митяй смог научиться у него очень многому, а главное в работе следопыта – это внимательность к мелочам, вдумчивость, наблюдательность и способность к анализу. Наконец-то уроки деда Элика пригодились ему в полной мере, и лейтенант Ботаник теперь, даже не выходя из машины, двигаясь с большой скоростью, быстро определял в степи тропу льва, следы, оставленные махайродами. Обострились у него и обоняние, и слух, и, несмотря на рёв мотора, Митяй слышал отдалённые крики животных. Его сознание как бы отсекало все привычные и не грозящие ничем опасным звуки, но при этом выявляло те, которых следовало поостеречься. В общем, к чуткому на опасность «очку» у Ботаника добавилась сверхчувствительная острота основных органов чувств, и он счёл это очень полезным новым качеством. Иметь врождённое чувство вооруженного врага и опасности, исходящей от него, – это хорошо, но куда лучше всё же иметь такую обострённость всех органов чувств.

Ничего подобного раньше он за собой не замечал и, чтобы проверить свои догадки, даже решил оставить Крафта дома. Как человек, обладающий комплексными научными знаниями, имеющий университетское образование – занятия он, как всякий прилежный и уважающий себя Ботаник, прогуливал крайне редко, что тоже не хухры-мухры, – да к тому же склонный ещё и к самому суровому самоанализу, Митяй вскоре понял, что такие способности у него имелись всегда, они просто дремали в нём, пока Таня не пробудила их своим взглядом весьма могущественной и умелой ведлы. Возможно, что она вовсе не пыталась его победить в борьбе глаз, а скалывала своими пристальными, пронзительными взглядами скорлупу и коросту с его органов чувств и глубинных слоев сознания, где хранится память предков. Если так, то благодаря её титаническим усилиям, богатой памяти предков – он ведь всё же пришелец из двадцать первого века – и весьма обширным знаниям, включая приличный электронный информаторий, Митяй имел реальные шансы поставить этот мир в весьма интересную позу козочки, приготовившейся к совокуплению, и оплодотворить его новыми идеями. Разумеется, идеями добра, справедливости и прогресса.

Выехав из Дмитрограда – так он решил назвать тот город, что построит на берегах рек Мария и Нефтяная, – рано утром, Митяй уже к вечеру домчался до будущей станицы Новомихайловской, где на пологом берегу, неподалёку от соснового бора, находилось стойбище даргов. Оно оказалось даже больше, чем он предполагал ранее. Солнце ещё не зашло, и он, подъехав к ближайшим шатрам метров на пятьсот, посигналил, хотя мог и не делать этого. В поселении и без того минут на десять раньше начался настоящий переполох. Однако суета быстро прекратилась, и он увидел, как из центра мехового палаточного городка к нему со всех ног несётся, на ходу натягивая на себя шкуры и подвязывая их ремнями, здоровенный блондинистый то ли вождь, то ли командир народного ополчения рыжих даргов. Впрочем, назвать их по- настоящему рыжими было всё же нельзя. Они были скорее каштанововолосыми, и только теперь, рассматривая их в бинокль, Митяй заметил, что на классических неандертальцев они всё же не походили, представляя собой следующий этап эволюционного развития этой параллельной ветви Homo Sapiens, вымершей вместе с мамонтами. Ясно, палеонтология и антропология оперировали далеко не всеми костными останками людей, которые нужно иметь для того, чтобы составить действительно полное представление о том, какими же они были в действительности в те древние времена.

Для встречи с вождём даргов Митяй не поленился вырядиться в свой армейский камуфляж, даже нацепил наголову офицерскую фуражку, наград у него, увы, не было, а то он и их бы нацепил. И как только вождь, замотанный в шкуру пещерного льва, приблизился, лейтенант выбрался из Шишиги, вышел чуть ли не строевым шагом на нос понтона и там остановился. Ещё загодя, километрах в двадцати от стойбища, он ненадолго остановился, чтобы достойным образом подготовиться к встрече, и на всякий случай вложил в специальные крепления, приделанные к решетке радиатора, «ремингтон» и «тигр», так что в случае чего, увернувшись от копья, мог быстро схватить оба уже взведённых ствола и начать пальбу. Однако вождь, взмахами рук велев охотникам с новыми копьями, сопровождающим его, остановиться, дальше пошёл один и без оружия.

Подойдя метров на пять, он остановился и пристально посмотрел на повелителя Шишиги. Митяй дружелюбно улыбнулся ему и сказал по-аларски так, как, со слов Тани, обычно приветствуют друг друга охотники при встрече:

– Моё копьё лежит на земле, брат. У меня сегодня была славная охота, поднимайся ко мне, мы поедим вкусного мяса и поговорим, как добрые соседи.

В принципе Митяю приходилось по большей части импровизировать, ведь он практически ничего не знал о нормах общения, принятых среди туземцев. Но, похоже, что угадал, раз широкоплечий, косая сажень в плечах, мужчина ростом даже немного выше Митяя, но точно гораздо шире, тут же широко заулыбался, стукнул себя трижды кулаком в грудь и довольным голосом ответил на аларском же языке, хотя и с довольно сильным то ли акцентом, то ли неправильным выговором:

– Моё копьё тоже мирно спит, брат, и я съем мясо твоей охоты, ведь мы с тобой добрые соседи.

Он шагнул вперёд, подпрыгнул практически без разбега и поднялся на понтон. Митяй жестом предложил ему пройти к лесенке, ведущей на крышу, где решил накрыть вождю поляну, в будку ведь было не просунуться. Помпарь и карабин он забросил в кабину, в кармане брюк у него лежал «макарыч», переделанный под стрельбу боевыми патронами, и это был не туфтовый ствол из старой кочерги, а отличная оружейная сталь, способная прослужить пару десятков лет, и вслед за гостем поднялся наверх. На этот раз хозяин установил на будке невысокое ограждение и лёгкую деревянную платформу, положил на неё пару тюфяков, покрыл их выделанными волчьими шкурами, посередине поставил низенький деревянный стол, а со своей стороны большой ящик с продуктами. Сначала он хотел выставить пузырь коньяка, но потом передумал. Фиг его знает, что начнёт вытворять этот бугай в львиной шкуре, хватив пару стаканов. Между прочим, лейтенант-эколог сразу обратил внимание, что от вождя не несло тухлятиной и вонью немытого тела. Его волосы и борода были чисто вымыты и расчёсаны, да и шкура явно не валялась