Он судорожно закрывает лицо.

Ты что?! Я все могу… но плюнуть в лицо человеку!!! И ты стоял посреди мостовой с оплеванным лицом и вдруг сказал добро-добро: «Устал, парнишка?» И когда я увидела этот оплеванный гуманизм… Боже мой, вся моя прежняя нежность… вернулась… и кости посыпались на мостовую.

Так он смог увезти ее. И возобновились их вечные отношения: хозяин и собачка у булочной! И он приходил к ней после очередного загула… и после ссоры с женой. Короче, приходил, когда хотел.

Он. Спасибо, что ты все-таки вспомнила: он был женат на другой.

Она. Он всегда был женат на другой. Сначала он был женат на той и жаловался этой… Потом… Он был женат на этой и жаловался… Жены были его право — постоянно бежать. Кролик, беги! Ха-ха-ха! А она — вечное дополнение к его бракам. Боже, как все у них тогда было легко и весело… Только жаль, что у нее в это время «проклюнулся возраст». Это предательское ощущение, когда уже не можешь легко и весело шастать по случайным квартирам и ночевать в каютах и на прогулочных пароходах. Это когда уже не веселит безбытность… и появляется… банальная жажда своего дома… то есть семьи и детей. Но… ему ничего этого не было с ней нужно. Вот отчего он очень обрадовался, когда узнал, что после… после убиения в ее чреве лже-Мартиросика — никогда не начнется в ней другая жизнь. И она не простила ему этой его радости. Вот здесь опять нужно включить пленку с тем смехом девочки… Ха-ха-ха… Ха-ха-ха… Ха-ха-ха… Она опять познала бешенство… И начались ее ссоры с ним по пустякам… Страшные ссоры… В тот день… Она с ним опять поссорилась — и он, счастливый своим правом от нее убежать, умчался куда-то. Она безумно ждала его звонка — но он позвонил ей только через два дня. Как она умирала эти два дня… Он сказал по телефону, что ему нужно приехать, забрать очередные кроссовки. Она ответила: «Не приезжай, я сама их тебе привезу». Так надо было ответить, чтобы показать, что она сердится. По правилам их ссор — он должен был все равно настаивать и приехать… Но он… охотно согласился встретиться на улице. И самое страшное — она почувствовала почти облегчение в его голосе: «Талак… талак… талак!»

Он (показывает всем своим видом, что не слушает). Все?..

Она. Да, мы подошли наконец к твоим словам… (Читает ремарку его пьесы) «Они встретились в полдень». (Читает текст пьесы) «Привет… Ха-ха-ха»…

Он (читает). «Послушай, ты пьяная»…

Она. Не халтурь. Он сказал не безразлично, а нарочито брезгливо… чтобы она сразу поняла, что больше всего он боится сейчас ее нежности… ее вечно несытой нежности. (Читает текст) «Ничего, я пьяная, но все равно все видят, что я порядочная. Хочешь, мы спросим вон у того толстячка? (Кричит) Товарищ толстячок, я порядочная или… (Кричит) Художник! Витя! Я порядочная, или я…» Пардон, это я от себя.

Он (читает). «Послушай, не надо…»

Она (читает). «А ты испугался? И тебе не надоело все время бояться меня, себя, толстячка, жену?»

Он. «Тебе очень хочется меня оскорблять?»

Она. «Невероятно! Я только слов не могу найти! Понимаешь, мне что обидно — я все время хотела тебя бросить… Но не решалась… И вот пока не решалась я…»

Он (читает). «Перестань».

Она. «Перестань» — я буду говорить своей собачке, песику, которого я заведу вместо тебя… Своей невинной трезвой собачонке, которая еще не шастала по постелям легко и весело…»

Он (читает нарочито безразлично). «Что с тобой происходит?»

Она. «А вот этого ты не поймешь!»

Он (вдруг заводясь). «Куда уж мне! Я всю жизнь слышу, что я не пойму чего-то, невероятно тонкого, таинственно женского. Я слышу это от всех, начиная с жены…»

Она. «Кончая женой. В нашей ситуации так звучит лучше. Как ты заводишь себя, чтобы быть решительнее. Ну, скажи, ну хоть один раз в жизни не бойся. Ты ведь расставаться со мной пришел?!» (Остановилась.) Неужели все это говорила я? Ха-ха-ха! Да, это говорила я. Какая чушь! Мне сейчас кажется, что я все время спала — и ночью и днем — с открытыми глазами… Ха- ха-ха!

Он. Ты будешь читать свой текст?

Она. Зачем? Я тебе посоветую вместо всего этого глупого потока ненужных слов — оставь всего одну фразу, кажется, из Бернарда Шоу: «Нет в мире женщины, способной сказать «прощай» меньше, чем в тридцати словах». Ха-ха-ха… Это я в одной пьесе говорила. Я любила эту фразу. И еще совет: всю сцену замени пластическим этюдом: она идет от него, но все ее бедное тело как бы просит, умоляет: «Остановите меня, остановите меня!» Она идет от него мучительно долго, тысячу лет!

Он. Интересно… И как он должен ее остановить?