Она. Не знаю. Я сначала пойду в парикмахерскую.
Мать. В какую парикмахерскую?! Ты собиралась к Эрике.
Она. Сначала я пойду в парикмахерскую.
Мать. Милая, сегодня предпраздничная пятница и все…
Она (бесстрастно ). «Сидят в парикмахерских…» Я знаю. Я прошу тебя: дай мне деньги на парикмахерскую.
Мать (будто осененная мыслью ). Как же я сразу не поняла! Ну, конечно! Ты пойдешь в парикмахерскую, чтобы проторчать там в очереди до вечера, да? А потом будет поздно идти к Эрике, да? И ты вернешься домой! Ты решила посмотреть, кто придет ко мне, да?
Она (все так же без выражения). «Ты решила испортить мой единственный вечер». Нет. Я не вернусь домой рано. Подходит?
Мать. Это ты сможешь! Чтобы я сошла с ума от страха… (Вдруг кричит.) Я не умею! Я не могу с тобой!
Она (миролюбиво). Что делать, ты молодая мать.
Мать. Да! Да! (Сразу переключаясь, легкомысленно — весело.) Знаешь, вчера мне один тип из третьего подъезда сказал, что когда мы с тобой идем по улице…
Она … То издали я выгляжу старше тебя.
Мать (устало). Какая ты все-таки жуткая… (Подумав.) Ну что ж, я не хотела тебе говорить, но ты вынудила… Короче, утром ко мне пришла Надя… ну, девочка из третьего подъезда…
Она (торопливо). Мне неинтересно!.. Кто рылся у меня в столе?
Мать (усмехнувшись). Так вот… Эта милая Надя… пришла, знаешь зачем?
Она. Мне нужны деньги на парикмахерскую!
Мать … Повидать твою кошку. Оказывается, ты ей рассказала, что у нас живет потрясающая кошка Каштанка, которая тебя страшно любит и ходит за тобой по улице не иначе как на задних лапах! На задних лапах!!
Она (успокоившись). И что ты ответила?
Мать. Правду. Что отродясь у нас не было никакой Каштанки, хотя иногда ты приносишь с улицы бродячих кошек… Но они от нас немедленно убегают! И не потому, что я плохо с ними обращаюсь, — а потому, что ты их попросту забываешь кормить! Ты ведь ко всему еще и ленивая! (Дает деньги.) А кот «на задних лапах» — это из «Мастера и Маргариты»? Да? Ты брала без разрешения мою книгу?
Она (сухо). А все-таки: кто же рылся на моем столе? Мать. На твоем письменном столе… который стоит пока в моем доме, я писала сегодня письмо. Можно?
Она. Поэтому я закрыла все ящики стола на ключ… чтобы в твоем доме кто-то случайно…
Мать. Иди. (Тихо-тихо.) Иди. (Орет.) Уходи! Она (усмехнулась). Не позвонил? (Кивнув на телефонную трубку.) Сама позвонишь?
Мать дает ей пощечину.
(Весело.) Чао! Я пошла в парикмахерскую! (Уходит.)
Как только стукнула входная дверь, Мать тотчас поднимает брошенную трубку, набирает номер.
Мать. Привет, ты не звонил мне, а то я разговаривала по телефону? (Выслушивает ответ.) Понятно… Ну, как насчет «сегодня»? (Выслушивает ответ.) Конечно, свободна. Мы же договорились. (Выслушивает ответ.) Нет, ты же знаешь, в девять — это поздно, она возвращается. (Выслушивает ответ.) Ну ладно, тогда давай в понедельник. Кстати, с понедельника в «Ударнике» — Неделя французских фильмов. (Выслушивает ответ.) Ну если они такие ужасные — конечно, не стоит, я могу посмотреть и свои ужасные. До понедельника. Чао. Спокойной ночи…
В это время Подруга в очередной раз набрала номер — звонок в комнате матери.
Алло…
Подруга. Ну, знаешь! С кем ты столько болтала? С ним?
Мать. Приезжай.
Подруга. А разве… Он…
Мать. Нет!.. Сегодня у нас с тобой девичник.
Подруга. Еду. Я тебе такое расскажу — новый план жизни. Чао!
Хохочет, и Мать отчего-то тоже хохочет и вешает трубку. Подруга, напевая, энергично собирается в своей комнате… А джазисты тихонечко играют… В ванную входит О и. Когда Он открывает дверь ванной, становятся слышны громкие голоса гостей и музыка магнитофона (та же мелодия, которую играют джазисты). Он захлопывает дверь, садится на угол ванны и молча сидит. Но вновь открывается дверь, и в ванную просовывается веселое, пьяное лицо гостя. Это — Доктор.
Доктор. Ку-ку… Твоя просила меня тебя посмотреть. (Хохочет.) Твоя говорит, что ты плохо спишь. (Заливается.)
Он. Действительно, хорошая фраза — смешная.
Доктор (приоткрывая дверь ванной). Ты посмотри, как сидят наши жены. Представь, что ты их не знаешь, просто мы с тобою закадрили каких-то чувих и привели. Представил? Ну, какую ты выберешь? Ха-ха-ха! Я — свою.
Он (чуть подмигнул). И мою. Бери уж обеих.
Доктор (задыхаясь от припадка смеха). И твою, и свою… (Поймал его взгляд, поспешно.) Твоя говорит, что ты просыпаешься каждый день в пять утра. Я ее спрашиваю, откуда ты знаешь, когда он просыпается, если сама наверняка храпишь в пять утра, как сурок. (Хохочет.) Но она требует, чтобы я тебя показал профессору. Я ей отвечаю: «Если ему надо показать профессора — я приведу… а если его — то уж лучше доктору. По крайней мере мы, доктора, хоть что-то понимаем». (Хохочет.) Распусти ремень. (Доктор сам распускает ему ремень.) Так — больно? Так?.. Дыши! Дыши, друг мой… глубже… мне даже не надо тебя осматривать, я могу сказать с ходу…
Он сбросил руку Доктора.
Ну, попижонь! Попижонь! Учти, я пьян, и поэтому говорю сейчас умные вещи: твое сердце оказалось банкротом. Оно не выдержало взятых тобой на себя обязательств. (Хохочет.) Как говорил мой отец: «Мы живем в эпоху, жестокую к сердцам». Тебе нужна чепуха: две недели в больнице. У вас отличная академическая больница.
Он (тихо-тихо). Какой же ты мерзавец.
Доктор (трезво и тоже тихо). Не понял.
Он (спокойно). Хотя… (Засмеялся.) «Мою» я понимаю — ты современный мерзавец, везунчик, веселый и кобель. Но ты, не пропускающий ни одной медсестры, — зачем тебе эта увядшая, несчастная женщина?
Доктор. Что ты городишь?
Он. Я объясню: она чуткая! Это главное — а ты органически не можешь не сцапать, не схватить, не стибрить чужого… Мир — помойка, да?.. Где все жрут, хватают за сиськи…
