Пусть пока присылают корректуру 'Дуэли' для книжки. Значит, 'Дуэль' будет печататься три недели. Так как конец будет печататься, когда я буду в Питере, то, быть может, я что-нибудь переделаю в нем.

Напоминать ли Вам о 'Каштанке' или забыть о ней? Потеряет ли что-нибудь отрочество и юношество, если мы не напечатаем ее? Впрочем, как знаете.

Прилагаемую заметку благоволите передать Лялину. Быть может, пригодится. Прислал мне ее один газетчик.

Будьте здоровы. Отчего голова болит? От дурной погоды, что ли?

Анне Ивановне и всем домочадцам привет.

Чехов.

Если увидите брата, то сообщите ему, что тетка умирает от чахотки. Дни сочтены. Славная была женщина. Святая.

Если хотите ехать в голодные губернии, то давайте поедем вместе в январе. Тогда видней будет.

18 октября 1891 г. Москва.

18 октябрь. Мл. Дмитровка, д. Фирганг.

Многоуважаемый

Петр Ильич!

У меня есть приятель, виолончелист, бывший ученик Московской консерватории, Мариан Семашко, великолепный человек. Зная, что я знаком с Вами, он не раз просил меня походатайствовать перед Вами: нет ли где-нибудь в столицах, или в провинции, в Харькове, например, или где-нибудь за границей подходящего для него места, и если есть, то не будете ли Вы добры - оказать ему протекцию? Зная по опыту, как утомительны подобные просьбы, я долго не решался беспокоить Вас, но сегодня решаюсь и прошу Вас великодушно простить меня. Мне жаль и досадно, что такой хороший работник, как Семашко, болтается без серьезного дела, да и просит он меня так жалобно, что нет сил устоять. Его хорошо знает Николай Дмитриевич Кашкин.

Я жив и здоров, пишу много, но печатаю мало. Скоро в 'Новом времени' будет печататься моя длинная повесть 'Дуэль', но Вы не читайте ее в газете. Я пришлю книжку, которая выйдет в начале декабря. 'Сахалин' еще не готов.

Еще раз извиняюсь за беспокойство.

Искренно Вас уважающий и безгранично преданный

А. Чехов.

20 октября 1891 г. Москва.

19 окт.

Какое великолепное вышло у Вас 'маленькое письмо'. Горячо и красиво написано, и мысли все до одной верны. Говорить теперь о лености, пьянстве и т. п. так же странно и нетактично, как учить человека уму- разуму в то время, когда его рвет или когда он в тифе. Сытость, как и всякая сила, всегда содержит в себе некоторую долю наглости, и эта доля выражается прежде всего в том, что сытый учит голодного. Если во время серьезного горя бывает противно утешение, то как должна действовать мораль и какою глупою, оскорбительною должна казаться эта мораль. По-ихнему, на ком 15 рублей недоимки, тот уж и пустельга, тому и пить нельзя, а сосчитали бы они, сколько недоимки на государствах, на первых министрах, сколько должны все предводители дворянства и архиереи, взятые вместе. Что должна гвардия! Про это только портные знают.

Ну-с, маршрут мой таков. Прежде всего свалю с шеи рассказ для 'Сборника'. Рассказ большой, листа в два, из породы скучных и трудных в исполнении, без начала и без конца, свалю его - и шут с ним. Затем поеду в губернию генерала Баранова; придется плыть по Волге и ехать на конях. Затем приеду к Вам. А в Зарайск не хочется. Я не умею зимой смотреть именья. Что под снегом или окружено голыми деревьями, того я упрямо и предубежденно не понимаю.

Вы приказали выслать мне 400? Vivat dominus Suvorin!* Значит, в счет 'Дуэли' я получил уже от Вашей фирмы 400+100+400. Всего за 'Дуэль' приходится, как я считал, около 1400. Значит, 500 пойдет в уплату долга. Ну и то слава богу. К весне мне необходимо уплатить весь долг, иначе я зачахну, ибо весной я опять хочу аванс взять во всех редакциях. Возьму и бегу в Яву.

В ответе Висковатова, напечатанном в 'Новостях', есть что-то ерническое (величание Вас фельетонистом и пр.), человек он, по-видимому, такой же не ахтительный, как и его знание русского языка, но неужели он подделал? А тон Вашего фельетона делает музыку, очень понятную для всякого. Ну, пришла беда и на профессоров.

Ах, подруженьки, как скучно! Если я врач, то мне нужны больные и больница; если я литератор, то мне нужно жить среди народа, а не на Малой Дмитровке с мангусом. Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни, хоть маленький кусочек, а эта жизнь в четырех стенах без природы, без людей, без отечества, без здоровья и аппетита - это не жизнь, а какой-то и больше ничего.

Ради всех ершей и щук, к рых Вы поймаете в своем зарайском имении, прошу Вас, издайте английского юмориста Бернарда. Отдайте в набор.

Кланяюсь Вашим низко. Будьте здоровы тысячу лет.

Ваш А. Чехов.

Н. М. Ежов послал Вам рассказ 'Мелкие натуры'. Спрашивает: годится ли? * Да здравствует господин Суворин! (лат.).

22 октября 1891 г. Москва.

22 окт. 91.

Многоуважаемый

Михаил Нилович!

Я немножко потерял голову. Повесть, о которой я извещал Вас в последнем письме, я отложил пока в сторону. Нецензурность ее не подлежит теперь никакому сомнению, и посылать ее Вам значило бы только тратить попусту время и оставить Вас без рассказа, который Вы хотите получить от меня непременно для январской книжки. В Москве недавно был Суворин и, когда я прочел ему первые 20 строк повести и рассказал сюжет, то он сказал: 'Я бы не решился это напечатать'. Ну, я немножко потерял голову и решил так: эту повесть оставить до поры до времени и написать для Вас что-нибудь другое.

Я и пишу, хотя, признаться, писанье мое туго подвигается. В первых числах ноября я буду в Петербурге и повидаюсь с Вами. Постараюсь, чтобы к тому времени рассказ был готов; если же он и не будет готов, то я кончу его в Петербурге.

Простите ради создателя.

Ваш А. Чехов.