самому ознакомиться с ними — книги у меня опять под рукой, — загляните в «Этику», глава IV, теорема 50 и следующие. Я только что от них оторвался. Отправил их факсом Оливье Заму. В журнале «Пёпль» открылась философская рубрика. Удивления достойно.
Что все это означает применительно к писателю? Надо стремиться к тому, что Спиноза называет «избирательным устройством» наших страстей: переход от страсти к действию, от пассивной радости к активной, от внешних причин радости к осознанию ее источника внутри самого себя, от частных понятий к общим и проч. Не знаю, как вы, но мне, например, мстительность совершенно не свойственна. Я тут же забываю свои мучения и все гадости, какие мне были сделаны. Тысячу раз в Париже, и не только, я, пожимая руку ему или ей, вдруг смутно припоминал, что, кажется, он или она написали обо мне что-то отвратительное. Что же именно? Забыл. Иногда жена, если она была рядом, напоминала мне, но иногда ее рядом не было. Но со мной дело обстоит именно так. А сказать я хочу другое. О соотношении сил того, кто живет в постоянном недовольстве, отравленный злобными мыслями, донимаемый тоской и дурной кровью, и того, кто, не обязательно из добродетели, а из-за темперамента, благодаря самовнушению или просто потому, что ему есть чем заняться (например, новой книгой), избежал отравы безрадостных страстей. Второй, просто из-за сути самих эмоций, возьмет верх над первым. Радость придает человеку ума и силы, злоба ядовита и рано или поздно убивает носителя.
Приведу пример. Вы знаете, что в интернете есть сайт, откликающийся на ссылку «Bakchich», претендующий на распространение информации, а на деле распространяющий клевету, сайт, где свили себе гнездо наши общие враги. Так вот, вчера или позавчера я прочитал в «Либерасьон», что у них нет больше средств оплачивать «информаторов» и они на грани разорения. Дело вовсе не в неотвратимости возмездия. Дело в их настрое, в нескончаемом глумлении, в ненависти к другим и к себе, в их яростном желании вашей или моей писательской кончины. Короче, в том, что они варятся в безрадостных страстях, горечи, прогорклой оскомине — она отравляет их, лишает сил, доводит до идиотизма, окаменения, ослабляет. Сила против силы… Могущество против могущества… в этой игре писатель всегда выигрывает. За ним, во всяком случае, остается последнее слово: этот дрянной «Bakchich», названный, безусловно, по недосмотру словом, которым именуют презренную плату доносчикам, не только исчезнет, но и мгновенно забудется, тогда как писатели, над которыми там издевались из номера в номер, будут продолжать писать, и их будут читать.
В-третьих, свора глупа.
Я не хочу сказать, что мы с вами так уж умны. Мы тоже платим дань глупости — например, поддаемся соблазну и обсуждаем в нашей переписке подстерегающую нас паранойю… Но свора еще глупее! Она заведомо глупа! Как толстое неповоротливое животное, которое не видит дальше собственного рыла. Так немного надо, чтобы его встревожить, вывести из себя, а потом сбить с толку, убежать, спрятаться от него.
Под маской, например. Под чужим или подложным удостоверением личности. Ввести, как советует друг Соллерс, немного театра, овладеть искусством бегства и уклонений. Навести на ложный след. Обманом вывести из строя детекторы зверюги и помешать его триумфу. Овладеть искусством, показываясь, прятаться или, прячась, показываться. Как сказал бы Хайдеггер, использовать умение растворяться в тени или, напротив, становиться «lathanontes», дословно «непроявленным», но уже на свету, там, где нет и признака тени. Хитрость, которая всегда работает, и состоит в том, чтобы, выиграв, плакать о том, что проиграл. Стать приверженцем хитрости китайских полководцев, которая велит атаковать открыто, но побеждать тайно. И действовать. Обязательно действовать. Обычно, когда свора набрасывается, человек сжимается, сворачивается клубком, старается забиться в нору. Но нужно вести себя совершенно иначе. Надо развернуться. Я бы даже сказал, раздвоиться. Как можно больше перемещаться. Увеличить до предела дистанцию между собой и сворой. Отклониться в сторону, прыгнуть вперед, предпринимать тактические отступления, неожиданные атаки, обходные маневры, контратаки или просто отвлекающие действия.
Можно, конечно, обустроить для себя убежище.
Нишу, которая убережет вас от черного прилива безрадостных страстей.
Кафка говорил о «пещерах» и «норах» — не космических, а земных, где можно хоть как-то укрыться. А можно создавать «острова».
Но прошу вас, только в воображении!
Сгустки времени и пространства, которые станут новыми координатами вашей внутренней географии!
Ниши, но их можно увезти с собой в путешествие, и сами они могут позвать вас в путешествие, которое станет для вас спасительным!
Заметьте, путешествие не обязательно должно быть далеким. Небольшое путешествие по своему городу, и вот вам, пожалуйста, «Панегирик» Дебора. Можно странствовать по своей комнате. Местр — другой! Ксавье де Местр — вместе со своей собакой (да, представьте себе) — проживал в четырех стенах необыкновенные, долгие, увлекательные и опасные одиссеи. Если хотите выступить под другой личиной, то вспомните Гари, Пессоа, да и многих других. А можно меняться от книги к книге, перескакивать с одного жанра на другой — примером тому Сартр, Камю и множество иных писателей, гонимых, поносимых, но не сдающихся. Все они были опытными бойцами и балансировали на туго натянутом канате, сверкая произведениями, вобравшими в себя все доступные науки, они всегда сбегали от своих преследователей, оказываясь там, где свора их не ждала.
Напомню, что полнее всех сформулировал программу спасения именно Бодлер, предложив прибавить к списку прав человека еще два: право себе противоречить и право убегать…
Прошу заметить, что именно такую стратегию рекомендуют полицейские антитеррористические службы тем, кто, как мой друг Салман Рушди, оказался под угрозой смерти. Телохранители? Ближняя защита? Лучше всего двигаться, все время бежать вперед, как можно меньше оставаться на месте, и тем более на одном месте, уметь бросаться из стороны в сторону, удаляться и возвращаться, стремиться к неожиданностям…
У Бодлера и Рушди одинаковая тактика? Да, так оно и есть.
И еще надо помнить, что ни в одной своре нет полного единодушия. Вы и сами, впрочем, это прекрасно знаете. И сами называли мне Бурмо, Бегбедера и других, которые вопреки всем ветрам и бурям, вопреки злобным псам, столь непохожим на вашего милого песика Клемана (Спиноза всегда отмечал разницу между «псами, лающими животными» и небесным созвездием Гончих Псов), вас поддерживали. Мог бы и я назвать вам моих союзников против псов, братьев по литературным боям, товарищей по несчастью, мужчин и женщин, без которых я бы не выдержал тридцати лет споров, сражений, ударов нанесенных и отраженных, безудержного фехтования.
Назову лишь тех, кого уже с нами нет. Всегда помню деликатнейшего Поля Гильбера, мы встретились тридцать пять лет назад, когда «Котидьен де Пари» только начала выходить, он писал о каждой из моих книг, в том числе и о «Французской идеологии», с которыми вряд ли был согласен, но знал, что за мной по пятам гонится свора. Знал — научило детство при правительстве Виши, — как она дышит в спину, и, рыцарь без страха и упрека, в шлеме золотых, а потом посеребренных временем волос, мгновенно принял решение защищать меня и ни разу не изменил своему решению. Он защищал меня как писатель, хотя сам не оставил ни одной книги, расточив свой гений на творчество друзей.
Вспоминаю Доминика-Антуана Гризони, он тоже умер. Таким молодым! Да, он был совсем молодым и только наметил свой творческий путь, писал книги, не жалел времени на учеников, на женщин, обожал свою Корсику так же страстно, как наш общий учитель, философ математики Жан-Тусен Дезанти, которого все называли Туки. Гризони прожил жизнь небывалой насыщенности, полную восторгов, отчаяния, чувственности, страданий, неистовой тоски. Он был воином и эрудитом, умел язвить и восхищаться, жил страстями, его посещали озарения, он лил воду безумия Арто на мельницу категориальной строгости Альтюссера. Почти до самого конца этот удивительный человек находил время и снабжал меня тайком боеприпасами и сведениями о стане врагов, давал драгоценные советы, делился проницательными подозрениями, придумывал спасительные выходы, прожектерствовал, читал и критиковал мои рукописи, писал в поддержку статьи.
Помню множество анонимов, которые писали мне, прочитав мои книги, послушав выступление по радио или телевизору, а иногда просто так, чтобы меня подбодрить, окликнуть, сообщить, что вот эта
