этому-то не хочет поверить Европа», — писал в это время Достоевский в «Дневнике писателя».
Но министры были против войны. Министр финансов объяснял государю, что экономика России, потрясенная реформами, не перенесет войны. Военный министр тоже был против, ибо военная реформа не доведена до конца. Министр иностранных дел, осторожнейший Горчаков, говорил о непременном конфликте с Западом в случае наших побед и возможном выступлении Англии.
Государь дал возможность Горчакову поискать компромисс. Прошли конференции послов европейских держав в Лондоне и Стамбуле. Послы потребовали от султана положить конец зверствам, незамедлительно провести реформы в славянских провинциях. Но, как и предполагал царь, Англия повела двойную игру. Английский премьер Дизраэли тайно поддержал Порту и советовал туркам быть несговорчивыми. И Порта гордо отклонила требования послов. Так Дизраэли приблизил желанную царем войну. Но, готовясь к войне, следовало успокоить могущественную Англию. Через дочь — герцогиню Эдинбургскую — Александр сообщил королеве Виктории: «Мы не можем и не хотим ссориться с Англией. С нашей стороны было бы безумием думать о Константинополе и об Индии. Только защитить братьев-славян — вот и все его притязания.
Об Индии он, конечно же, не думал. Но Константинополь... Эта вековечная мечта русских государей — не только освободить от турок славянские народы, но создать великую славянскую империю. Его великая прабабка Екатерина II назвала его дядю Константином в мечтая о том, что тот станет первым императором возрожденной Византии. И Константинополь сбросит с себя это чужое имя — Стамбул. С тех пор многочисленные Константины в романовской династии были напоминанием об этой мечте — возрожденной Византии. И крест с мозаикой великого храма Константинополя лежал в гробе отца.
И Александр решился — воевать. Но пока вслед за министрами он выступает... противником войны! Как бывало во время принятия ответственных решений, он хочет, чтоб его уговаривали. И военный министр Милютин записывает антивоенные речи царя: «Я не менее других сочувствую несчастным христианам Турции, но ставлю выше всего интересы нашей страны. Мы не можем втянуться в европейскую войну». Но в конце государь добавил фразу, которую внес в дневник военный министр, уже начинавший понимать тайное: «Но если нас заставят воевать, мы будем воевать».
Уже осенью того же 1876 года царь созвал всех министров в Ливадии. И министры с изумлением услышали решительные речи... наследника, призвавшего начать войну. При прежних царях наследники, как правило, хранили молчание. Это была традиция. Ни Елизавета, ни Екатерина II, ни Павел I, ни Александр I, а тем более его отец, никогда не интересовались мнением наследников. Послушный «бульдожка» Саша, участвовавший во всех заседаниях Комитета министров и Государственного совета, всегда хранил молчание. И вдруг так решительно выступил! Но Александр сделал удивительно мягкий выговор наследнику за резкость суждений. Царь отметил, будто к слову, что императрица держится таких же взглядов... и общество тоже. Так что он, пожалуй, против своей воли... возможно, будет вынужден уступить!
И министры, наконец, поняли истинное желание монарха. Это была — война!
Царь действовал по-восточному. Уже вскоре старый вояка Черняев оказался в Сербии и встал во главе сербского ополчения («конечно же, совершенно неожиданно для Петербурга и по собственному почину — именно так объявил император). Но вслед за этим царь приказал заявить державам, что давление общественного мнения не дает ему возможности сдержать поток русских добровольцев на Балканы. И он вынужден разрешить своим офицерам уходить в отставку и уезжать в Сербию... Военный министр Милютин запишет, «что Государь действует двойственно».
По всей стране возникают Комитеты добровольцев и собираются пожертвования восставшим братьям-славянам. В петербургских ресторанах под водку и цыганские пляски идут развеселые проводы добровольцев. Духовые оркестры играют марши на вокзале, и прекрасные девушки провожают отъезжающих героев. Идеалисты, патриоты, авантюристы, неудачники, запутавшиеся в долгах или потерпевшие крушение в любви, или попросту, как писал Толстой, «бесшабашные люди, готовые и в шайку Пугачева, и в Хиву, и в Сербию» — все отправляются в Сербию. В толстовской «Анне Карениной» герой романа Вронский после самоубийства Анны выходит в отставку и уезжает воевать в Сербию. И многие вчерашние народники также поехали проливать кровь за братьев-славян.Три с половиной тысячи русских волонтеров пересекли границу. Семьсот русских офицеров и две тысячи солдат оказались в ополчении Черняева.
Именно в это время Достоевский, славивший войну за освобождение славян, получил письмо. Корреспондентка писала: «И вот кончилась мнимая рознь народа и интеллигенции... Среди приготовлений к войне за освобождение братьев-славян состоялось святое торжество примирения».
Это написала молодая женщина,
Но турки оказались сильнее — армия Черняева потерпела сокрушительное поражение. Только ультиматум Александра остановил разгром славянских княжеств и готовившуюся резню.
Теперь было самое время для царя поддержать разбитых братьев-славян.
И все понявший военный министр Милютин запишет в дневнике о «нетерпении государя скорее взяться за оружие».
Наступил этот долгожданный в России день 12 апреля 1877 года. Александр объявил войну Турецкой империи.
Что творилась! Какой восторг общества! В Москве, когда он ехал в Кремле в Успенский собор, все главные улицы были заполнены ликующими людьми. Крики «ура», овации. На Соборной площади в Кремле — неописуемое зрелище... люди истерически хлопали, бросались друг другу на шею, рыдали... Россия переживала миг всеобщего единения — второй и последний медовый месяц любви Государя и Народа. И государь вспомнил дни отмены крепостного права. Тут бы ему вспомнить, что было
К восторгу народа царь отправился на войну. Но решил действовать, как когда-то дядя Александр I против Бонапарта. Царь должен быть судьей, разбирателем споров, но ни в коем случае не главнокомандующим... Ответственность за боевые действия и кровь должен нести другой. Царь должен быть безгрешен.
На фронте он будет посещать госпитали, участвовать в обсуждении операций, разрешать споры, но главнокомандующим во главе двухсоттысячной Дунайской армии он поставил великого князя Николая Николаевича. «Мужские представители династии были высоки — шесть футов, в нем же было без сапог шесть футов пять дюймов, так что все высокие Романовы и сам Государь казались значительно ниже его», — писал великий князь Александр Михайлович. Гигант Николай Николаевич был воплощением воинственности. «Он даже за столом сидел так прямо, словно каждую минуту ожидал исполнения национального гимна (Александр Михайлович).
Флотом, естественно, командовал Костя. Другой брат Миша (великий князь Михаил Николаевич, наместник на Кавказе) командовал Кавказской армией. Армейскими частями командовали наследник и младший брат Владимир. Николай и Евгений Лейхтенбергские получили кавалерийские бригады.
Так что все руководители военных действий были Романовы. В этом заключался ход царя: не принимая официального участия в управлении армией, через них он мог проводить нужные решения. Иностранные корреспонденты, сопровождавшие армию царя, насмешливо описывали, как приехали свита государя и генеральный штаб. Из многочисленных вагонов выгружались великолепные лошади, кареты с величественными кучерами, похожими на генералов. Под ветерком покачивались плюмажи из павлиньих перьев.
На все это великолепие смотрели беспощадные глаза бедных армейских офицеров. Они-то хорошо знали, что иные из этих разодетых господ никогда не вернутся обратно в Россию. То, что война будет кровавой, никто из армейцев не сомневался — у турок была отличная армия, подготовленная превосходными европейскими инструкторами.
План российского командования предусматривал завершение войны в течение нескольких месяцев, чтобы Европа не успела вмешаться в ход событий.
Компания началась с успеха — войска императора легко перешли Дунай, турки отступили. Царь отправил послание болгарскому народу: «Болгары, мои войска перешли Дунай, где уже не раз они сражались за облегчение бедственной участи христиан Балканского полуострова. Задача России —
