грибами. Он сел за другой конец стола, и мы принялись с жадностью поглощать его стряпню. Покончив с едой, он спросил меня, предпочту ли я отправиться в Данди или к Беннахи. В тот момент я ещё не знала, что Беннахи это гора. Поскольку Алан настаивал, чтобы я сделала выбор, я решила подбросить монетку. Получилось так, что жребий посылал нас на юг к Данди, и Алан велел мне проверить монету, которую я схватила с подоконника. Я повертела ее в руках, на обоих сторонах была голова. Судьба бросала меня в направлении одного из наименее привлекательных городов Шотландии, переименованного местным муниципалитетом, отчаявшимся привлечь туристов, в “Город Открытий”.

Как только я собралась, мы выехали из Абердина в сторону Бриг о `Ди. Я поймала себя на том, что моя рука бессознательно потянулась к бардачку. Я открыла его и вытащила стопку книг: “Черепно-мозговые травмы” Конрада Уильямса, “Кокаиновые ночи” Дж. Г.Балларда, “Надушенная голова” Стива Бирда, “Пришествие” Марка Во (с “ограниченным тиражом на компакт-диске”; компакт был вынут из конверта) и “Если очень долго падать, можно выбраться наверх”, “классический роман шестидесятых” Ричарда Фарины. Мы мчались вниз по А90, слева промелькнул Портлефен. Я тогда еще не знала, что прямо справа от нас находился ряд впечатляющих каменных кругов, и по крайней мере один из них был виден с дороги. Я спросила Алана о книгах. Он сказал, что намеревался скинуть их в “Старый Абердинский Книжный”. Я могла заметить, что Алан пребывал в плохом настроении, он обычно сдерживался в выражении своих взглядов, но как раз в это утро его прорвало целым потоком ругательств. Я предположила (как выяснилось, неправильно), что он предпочел бы Беннахи Данди в качестве места назначения.

Фарина, как сообщил мне Алан, был полным бездарем, худший тип хипповых писаний, которые только можно себе представить. Леонард Коэн на транквилизаторах. Балларда он бы не стал рекомендовать в любом случае — речь шла о поздней работе, в которой была сделана масса уступок устаревшим литературным условностям, таким, как описание характеров. Алан добавил, что слышал спор о том, что, дескать, “Кокаиновые Ночи” это не просто попытка Балларда описать туристический лагерь, что автор задумал издевку над самим собой, пародируя как и свои собственные работы, так и более традиционных романистов. Он не купился на эту теорию. Плохая книга есть плохая книга, ей и останется. “Кокаиновые ночи” изобиловали усредненными клише, включая исходную последовательность событий, в которой было ненамного больше толка, чем в образе рассказчика- путешествующего писателя. По иронии судьбы, герой поспешно бросает это занятие и начинает заниматься менеджментом в клубе для отдыха. В таком пересказе это было весьма похоже на пародию, но Алан заверил меня, что слова просто падают мертвыми со страницы. И не стоит удивляться, что книга была включена в окончательный список номинантов на Премию Уитбред за лучший роман 1996 года.

Алан также проклинал “Черепно-мозговые травмы”. Он назвал роман реакционным. Конрад Уильямс — молодой писатель, специализирующийся на том, что энтузиасты определяют как спектральный фикшн. Имеется в виду прежде всего роман ужасов с претензиями на литературу. Его главные герои одиноки, и Уильямс исследует их прошлые и настоящие жизни в таких утомительных подробностях, что можно рассчитывать только на умственно отсталых людей, высоко ценящих “литературную глубину” и “искусство создания характеров”. Изначальный компромисс заключался в том, что объяснение происходящего Уильямс сохранял в тайне, чтобы читатель был вынужден выбирать между психологическим и сверхъестественным толкованием событий.

Больше энтузиазма Алан испытывал относительно “Пришествия” и “Надушенной головы”. Обе обходились без линейного сюжета, а эту особенность Алан всегда высоко ценил в современном романе. Экспериментальная проза была популярна в шестидесятые и семидесятые, а затем, в связи с затуханием революционной составляющей и продолжающейся конгломерацией издательской индустрии, редакторы становились все более консервативными, и большинство из тех, кто базировался на Британских Островах, стало относиться к нелинейной прозе с полнейшим презрением. Экспериментальные работы публиковались редко, а вещи такого типа, если и создавались, то выходили в независимых издательствах. “Пришествие” и “Надушенная голова” безусловно найдут в будущем своих читателей, потому что они переступают границы своего времени.

Кольцевая дорога закружила нас вокруг пригородов Данди, затем неожиданно мы припарковались на Юнион Стрит, серебряные воды Тай Эстюари были видны в нескольких сотнях ярдах к югу. У Алана были ключи от квартиры на западной стороне этой улицы. Мы взошли по лестнице и очутились внутри “Классических Данных” Пита Хоробина. Хоробин был художником, в ходе восьмидесятых документировавшим каждый аспект своей жизни; в какое время он встает, выходит на улицу, с кем он встречается. Он даже записывал, когда он срет. Записи этой деятельности хранились в квартире в записных книжках и на компьютерных распечатках. Каждый день за десять лет Хоробин отображал данные на листках бумаги, а затем прикладывал к ним фотографию или какую-нибудь другую памятную деталь прошедших часов. Хоробин заявлял, что таким образом он расчленяет креативный процесс на его составные части, но результаты в действительности обернулись тем же безумием, что и в случае с Кафкианской бюрократией.

Посещение этой квартиры дало мне примерное представление о том, что должны были чувствовать те, кто обнаружил “Марию Челесту”, на борту этого брошенного пустынного корабля. Хоробин сохранил все, чем он пользовался в течение восьмидесятых. Квартира была полна изношенных ботинок и одежды, не говоря уже об упаковках всей той еды, которую он потреблял. Дайте 50 лет и это барахло будет золотой жилой, музеи будут предлагать за него миллионы. Но пока оно не достигло статуса раритета и оставалось просто бесполезным мусором. Хоробин исчез, как утверждают, в направлении Северного Полюса. Хотя он был безработным на протяжении большей части десяти лет этого проекта, ему каким-то образом удалось купить эту квартиру. Мне так и не удалось выяснить, почему у Алана был доступ туда и кто платил по счетам за его пропавшего владельца.

Эстетическое безумие “Классических Данных” резко контрастировало с хаосом книг, переполнявшим квартиру Алана в Абердине. Вещи Хоробина были в полном порядке, все было каталогизировано и расставлено по своим местам. Хотя заполнение своего жилища мусором в любом случае выглядит бессмысленным, даже если там и хотели создать капсулу времени. Алан, разумеется, считал всю эту обстановку в целом гораздо более зловещей и низменной, чем аскетическое выражение вкуса. “Классические Данные” были способом Пита Хоробина навязывать свое сознание другим. Это были средства, с помощью которых он намеревался впрыскивать свою субъективность в восприимчивые юные мозги. Я не знаю, пытался ли Алан произвести на меня впечатление или сбить с толку. Напротив квартиры находилось здание с офисами и мне страстно захотелось заняться сексом в задней спальне, прекрасно понимая, что куча работяг в белых воротничках будут в состоянии увидеть, как я раздеваюсь.

Алан без всякой тени смущения стянул с себя штаны. Он вздрочил и сказал мне раздеться. Я изобразила нерешительность, немного посопротивлялась его настойчивым просьбам и в конце концов очутилась на кровати, борясь с ним. После всего хохота, пиханий и толканий он преуспел в том, чтобы положить свою руку на мой сосуд наслаждения. Мне нравилось наблюдать за его лицом, светившимся от удовлетворения, когда его нетерпеливые пальцы ощупывали выпуклый холмик и мягкие, округлые губы, определявшие внешний облик моего пола. Алан превозносил и целовал меня. Крепко прижимался к моему телу. Щипал мой клитор. Его пальцы терли мою щелку, он осторожно поднимал вверх мое платье и стаскивал с меня трусики M&S, и, наконец, я оказалась в том виде, в котором он желал. Он расположил меня на кровати так, чтобы любой деск-жокей из офисной братии, пожелающий посмотреть из окна, смог получить полное обозрение моих прелестей.

Глаза Алана заблестели, когда он поцеловал мои половые губы, а затем сунул внутрь свой язык. Он склонился надо мной сбоку, позволив моей руке расслабленно поблуждать по его бедру. Его хуй начал твердеть, когда мои пальцы сомкнулись вокруг него. Алан казался невероятно довольным, приподнявшись, он ткнул болтом прямо мне в лицо. Я стала поглаживать себя, сосредоточив взгляд на его члене. Он попросил меня сделать ему минет. Я взяла его мужское достоинство в рот и обвела языком. Алан застонал и я принялась отсасывать. Когда я резко высвободилась и попросила его засунуть свой стояк мне в дырку, то заметила, что ряд офисных сотрудников бросили свою работу и смотрят на нас через окно спальни. Осознав, что у нас есть аудитория, я возбудилась и спустя несколько мгновений кончила. Я позволила Алану