пылающие деревья обрушилась вода, сбивая Огонь с ветвей и втаптывая его в землю.

Аякчан почувствовала, как под скользящими по коже потоками что-то неистовое, яростно рычащее внутри ее захлебывается, гаснет с недовольным ворчанием. Она задрала голову. Плеща тугими, как из ведра, струями воды, над верхушками тлеющих елей колыхалась туча. На ней, зарывшись ногами в кудлатый туман, стояла женщина. Лицо ее было странным – не старым и не молодым, словно для него вовсе не существовало времени, смены Дня и Ночи. Аякчан оно показалось самым прекрасным лицом на свете, как у небожительниц-аи из песен олонхо!

Короткая белая рубаха была небрежно скреплена на плече громадным сапфиром. Из-под прикрывающего голову белого шарфа выбивались коротко подрезанные ярко-голубые пряди. Но даже и без этого было ясно, что перед ними жрица Голубого огня – в тонких изящных пальцах она небрежно комкала веселый шарик сияющего Пламени.

Туча над головами ошеломленных людей заколебалась и начала медленно опускаться на лес, окутывая все влажной пушистой прохладой. Ее серые клубы смешались с белым паром, издавая тихое умиротворенное шипение. Прекрасная жрица коснулась земли… и, нежно улыбаясь, протянула руки к пошатывающейся Аякчан. Измученная девочка рухнула на эти руки, заходясь в сухих бесслезных рыданиях.

– Ну-ну-ну, – жрица ободряюще похлопала ее по вздрагивающей спине. – Возьми себя в руки, малышка, а то твое зарево на полнеба видно! Ученица Храма должна уметь контролировать себя! – строго добавила она.

– Да не сочтет госпожа за дерзость… – мелкой семенящей походкой вперед выбрался мокрый и покрытый черной гарью отец и, униженно кланяясь, залепетал: – Это не ученица Храма! Дочка это моя, отца ослушалась, от свадьбы сбежала, бесстыдница!

– Все верно, маленький жирный человечек, – рассеянно перебила его жрица. – Именно из таких отчаянных девчонок и вырастают потом лучшие жрицы!

Свадебный пояс на бедрах у Аякчан разомкнулся и упал в снег, напоследок бессильно звякнув колокольчиками. Жрица подхватила на руку тяжелую косу девочки. В только что смолисто-черных волосах змеилась пылающая ультрамариновая прядь.

– Дальше, дальше рассказывай, Тайрыма! – Дарпек возбужденно запрыгала на домашней пуховой перине, вместо обычного тощего казенного матраса покрывающей вытесанную из широкого ледяного бруса койку.

– А дальше меня… ну, с родителями, конечно… пригласили на прием ко двору Снежной Королевы! – откликнулась Тайрыма, давая понять, что визиты в Зимний Дворец для нее дело привычное и даже слегка поднадоевшее.

Но узенькие глазки на пухлом личике гордо заблестели, когда у девчонок вырвался дружный вздох восхищения. Из двух десятков учениц, набившихся в не слишком просторную спальню Храмовой школы, лишь девчонка на соседней койке оставалась равнодушной к рассказам о светской жизни. Лежит себе, уткнувшись в свиток, – делает вид, что даже не слышит, какой неслыханной чести удостоилась Тайрыма! Эта дрянь безродная вечно портит ей настроение!

– Моя тетка – прославленная жрица Метаткар – представила меня Королеве как лучшую ученицу нашей школы! – возвысила голос Тайрыма.

– Ты это заслужила! – немедленно закивала Дарпек, но восторги подружки сейчас не слишком интересовали Тайрыму.

– А вот Аякчан, похоже, так не считает, – вкрадчиво сказала она, в упор разглядывая читающую девчонку.

– Аякчан считает домашнее задание – объем Голубого огня, необходимого для освещения города в Ночное время, – равнодушно откликнулась та, делая пометку на свитке угольным карандашом.

– Королева улыбнулась Тайрыме! – немедленно кинулась на помощь подружке Дарпек.

– Ну, гораздо хуже было бы, если б она заплакала, – не отрывая глаз от свитка, рассудительно отозвалась Аякчан.

Круглое, как луна, лицо Тайрымы налилось краской гнева.

– А… ну… мальчишки… при дворе были? – спеша предотвратить надвигающуюся ссору, вмешалась маленькая, похожая на белочку, Юлтэк[2] и тут же густо покраснела.

– Да-да, расскажи нам про мальчишек! – девчонки жадно сгрудились вокруг Тайрымы.

– Еще как были! Все золотом расшитые, серебром распестренные, а уж воспитаны-то как! Вот, глядите! – Она запустила полненькие пальцы за глубокий вырез своего изукрашенного южным лазуритом придворного платья (надела, чтоб показать девчонкам, да так и не стала снимать!) и вытащила оттуда тоненький берестяной свиток. – Один мне даже стихи написал! – засмущалась Тайрыма, протягивая свиток Дарпек.

– О-о-х! – стараясь не дышать, верная подружка почтительно развернула бересту, откашлялась и трепещущим голосом прочла: – О прекрасная Тайрыма с восьмисаженными косами!

Довольная Тайрыма огладила свои черные с проблесками синевы косички.

– О Тайрыма, – слегка подвывая, продолжала читать Дарпек, —

восторженно закончила Дарпек под общий восхищенный вздох и торжествующе покосилась на Аякчан. – Вот! Слыхала?

– Разве я говорила когда-нибудь, что у Тайрымы плохая шуба? – отрываясь от свитка, искренне удивилась Аякчан.

– Ну, хватит! – Неуклюже подобрав подол своего роскошного платья, Тайрыма соскочила с койки и воинственно уперла руки в округлые бока. – Я вам не какая-нибудь! Я – дочь рода Буллет, у моего отца тысяча стад, сотня торговых лавок и дом в столице, а моя тетка Метаткар – в Королевском Совете! И не смеет всякая безродная, что учится при Храме из милости…

– Я хотя бы учусь, – лениво перебила ее Аякчан, – а не упрашиваю родичей, чтоб они выдавали меня