– Самой нужны! – звонко выкрикнула Аякчан и, вытянув руку с нестерпимо пылающим Огненным шаром, ринулась с небес прямо на черную женщину. Эту тварь надо прикончить сразу, быстро, прежде чем она догадается, как на самом деле слаба Аякчан.

– Всегда тш-шебе, сестренка! Потш-шему все вкуш-шное всегда тш-шебе? – вырвавшийся из груди твари визг прошелся по поляне, вздымая густые клубы сухой золы.

Мелкая черная пыль ударила Аякчан в глаза, в рот, набилась в нос. Девочка зашлась кашлем… шар Голубого огня сорвался с ладони – только пальцы судорожно дернулись в напрасной попытке удержать его. Бессмысленно вильнув, шар врезался в землю. Поляна содрогнулась. Слежавшиеся пласты золы вздыбились сплошными черными стенами. На гребне одной из них, как на волне, взмыла черная женщина.

– Ненавиш-шу тебя, сестренка! – скаля ржавые крючья зубов, прошипела она в лицо Аякчан и, лягушкой распластавшись на поднявшемся вихре, понеслась над вершинами деревьев – прочь.

– Хватай ее, девочка-жрица! Что зависла, голубоволосая, лови, улетит! – яростно завопили снизу два голоса.

Аякчан вовсе не собиралась никого ловить… но этот крик хлестнул ее, как плетью. Не раздумывая и не рассуждая, будто так и надо, она сорвалась в погоню. Сквозь мчащийся впереди черный вихрь еще смутно виднелся нелепо растопырившийся силуэт черной женщины. Ветер ударил Аякчан в лицо, растрепал волосы, швырнул пряди в глаза. Рванувшая на большой скорости девочка отвернула лицо от секущей черной пыли…

Ощущение пустоты обрушилось внезапно. Вот только что, вытянувшись в струнку, она рассекала воздух… вот зависла на мгновение… и камнем рухнула вниз. «Видно, суждено мне упасть с небес на землю, – переворачиваясь в воздухе, отчужденно подумала Аякчан. – Два раза вывернулась, третий – не удастся».

Белая обледенелая земля крутанулась перед глазами, и Аякчан всем телом ударилась… о туго натянутую разрисованную кожу. С воплем подлетела кверху, чуть не до самых верхушек сосен. Дрыгая ногами в воздухе, шлепнулась обратно. Подлетела снова… И уже с высоты успела разглядеть, что взлетает и падает она на огромном, под великанскую руку, шаманском бубне. Снова взлет – падение, опять взлет…

– Ой-е-е! – с воплем боли девочка опять свалилась на бубен. Послышался громкий треск – будто лопнуло что-то… В глазах у Аякчан на мгновение помутнело – а когда она снова смогла соображать, поняла, что сидит на земле… нет, она все-таки сидит на бубне… Только бубен больше не был огромным, как пиршественный стол. Так, самый обыкновенный малый шаманский бубен – оказавшийся под ней обод с колокольчиками больно давил своим краем на спину. Над ней стояли мальчишки. Дурацкая физиономия Донгара была откровенно перепуганной, а вот Хакмар смотрел на нее странно – с удивлением и опасливым подозрением.

А недалеко она от полянки отлетела – оглядываясь по сторонам, поняла Аякчан.

– Говорила же я вам, что у меня Огнезапас кончается! – пробормотала она и попыталась встать с бубна… Тут же послышался надтреснутый перезвон колокольчиков… Девочка хотела распрямиться… Замерла в полусогнутом положении – и лицо ее стало мучительно краснеть…

– Что? – переполошился Донгар. – Что, девочка-жрица? Плохо тебе? Ударилась сильно?

– Нет, – делано равнодушным голосом откликнулся Хакмар – Она просто бубен твой насквозь пробила и в ободе застряла!

– Где я, однако, новый бубен возьму? – в который уже раз повторял Донгар, вертя треснувший обод со свисающими с него клочьями расписной кожи. Уцелевшие медные колокольчики жалобно позвякивали.

– Обод я тебе починю, а кожу купим, когда до жилых мест доберемся. Или отработаем, – вытряхнув на ладонь скудный денежный запас в пару медных монет и одну меленькую серебрушку, уточнил Хакмар.

– Не понимаешь ты ничего, кузнец, – Донгара его слова вовсе не утешили. – Разве бубен – это кожа да обод? В бубне малые духи жить должны: иначе как он большим станет, как маленьким станет, как в другие миры достучится? Бубен другой шаман подарить должен, чтоб уже был с духами, или старшие родичи должны его сделать, шкурой жертвенного оленя обтянуть, женщины рода ту шкуру расписать. Шаман за бубном приходит, выкуп, как за невесту, дает, праздник большой устраивают, все хмельную араку пьют. Пока пьют-веселятся, духи – любопытные они! – приходят, в бубен селятся…

– Причем чем больше пьют, тем больше духов селится, – хмыкнул Хакмар.

– Ты смеешься, кузнец, а я, когда маленький был, шаману наш род новый бубен делал! Перед празднеством шаман бубен взял – он легкий был, плясал с ним шаман. Кончилось празднество – шаман бубен в свой дом понес. Шатался, даже упал три раза – такой бубен тяжелый стал, столько духов в него поналезло!

– А потом у него от этого бубна еще и очень сильно болела голова! – невозмутимо сообщил Хакмар. – Если тебе твой бубен так дорог, нечего в него падающих с неба жриц ловить! Что у тебя за привычка такая дурацкая – как жрица с неба валится, так ты ее обязательно подбираешь!

Скорчившаяся у костерка Аякчан посмотрела на мальчишку исподлобья. Ничего-ничего! Сейчас она искренне надеялась, что верховная жрица Айгыр собирается убить проклятых Черных! Вот тогда, встав над их еще теплыми трупами, она, может, и позабудет, как стаскивали с нее этот набитый духами кулев бубен! Причем неизвестно, что было хуже – сочувственно-виноватое сопение придурковатого Донгара или хихиканье откровенно веселящегося кузнеца. Одно хоть радовало: вернувшись на поляну, Синяптук она не увидела. Котелок, где недавно бурлил отвар, которым черный шаман лечил толстую мальвину, лежал перевернутый. Погасший Огонь едва дымился, а постель из лапника была пуста – Синяптук исчезла. Тощий шаман всю поляну обегал, все уцелевшие кусты облазил – убивался по Синяптук больше, чем по своему треклятому бубну!

– Коллекционируешь ты этих голубоволосых ведьм, что ли? – продолжал разоряться Хакмар.

– Это не я! – перепугался Донгар. – Разве ж я куль какой злобный, чтоб такое страшное с большой начальницей-жрицей сделать? Это не иначе как черная женщина! – И он безнадежным взглядом окинул поляну, начисто, до промерзшей земли, выметенную вихрем, что унес вылезшую из-под земли жуткую тварь. – Я виноват, конечно! – вздохнул он. – Не уберег! – он нахохлился и уткнул голову в колени, похоже, терзаемый муками совести.

Аякчан и Хакмар посмотрели на страдающего мальчишку, а потом… переглянулись. Аякчан увидела на лице кузнеца такое же обалдение, какое испытывала сама: этот так называемый черный шаман что, не соображает – Синяптучка его прикончить собиралась! Правда, Хакмар немедленно отвернулся, похоже, раздосадованный этим мгновением взаимопонимания с ненавистной голубоволосой ведьмой. Аякчан тут же почувствовала еще большую досаду – не такая уж она страшная, чтоб от нее вот так шарахаться! Между прочим, в тот единственный раз, когда она побывала в городе, некоторые парни на улицах на нее даже оглядывались! С интересом!

– Что это за существо хоть было? – старательно не глядя больше на кузнеца, снисходительным тоном обратилась она к Донгару.

– Тоже ведьма-албасы, однако. Вроде тебя, только из Нижнего мира, – печально откликнулся Черный.

«Албасы, вроде тебя?» Вроде нее! Она, значит, снизошла, заговорила с этим полудурком, называющим себя черным шаманом, а он вместо благодарности снова за свое – албасой обзывается! Не-ет, вот когда она все-таки осуществит свой план и заманит Черных к Айгыр, просто его смерти ей будет мало! Пытки. До-олгие пытки. Среди которых обязательная – битье бубном. С размаху по тупой башке!

– Черной женщиной ее называют, – тем временем продолжал бубнить Донгар. – Наш старый шаман в пауле страшное рассказывал. Давно, еще до Храма, она приходила, на Рыжий огонь из Нижнего мира вылезала, людей забирала. Если кому искра в лицо попадала – и ему конец, и родичам его, и всему селению!