убитых мух. Янг бросился выполнять это поручение со всем пылом древнего воина, служащего своему императору.

Он часами гонялся за зловредным врагом со сложенной газетой, убивая мух десятками и высыпая каждый день на поднос учителя по несколько сотен насекомых. И остальные дети по всей стране занимались тем же. Не прошло и месяца, как мух в Китае не стало. Каждому классу был выдан государственный вымпел для вывешивания на окне. Его красный шелк наполнял сердце Янга гордостью, и он с трудом сдерживал рвавшиеся из груди патриотические песни.

А затем он узнал от своего преподавателя по биологии, что году Великого избиения мух предшествовал год Великого избиения воробьев. Тогда кто-то сообщил Мао, что в Китае обитает столько-то и столько-то диких птиц, которые за свою недолгую жизнь съедают столько-то и столько-то зерна, что составляет довольно большой объем. И Мао издал распоряжение, чтобы дети каждый вечер выходили к деревьям, на которых гнездятся птицы, и, распугивая их, били в колотушки. Через три дня доведенные до изнеможения птицы начали погибать. По всему Китаю! Очень впечатляюще и похвально. Если не учитывать того, что через год началось нашествие мух…

Нет, пропагандистские песни больше не вызывали у Янга душевного трепета. Ему нравилось ощущать его в голосе сестры, но в нем самом он угас навсегда.

Осталось лишь удивление. Удивление, как он с радостью констатировал, никуда не девалось. Например, он продолжал недоумевать, что делали учителя по всему Китаю с этими дохлыми мухами?

Приближался день марафона, в Пекин съезжались его иностранные участники. Многие законы были смягчены, а ранее запрещенные церемонии восстановлены. Официантки в чайных снова начали носить традиционную одежду и разливать чай игрокам в го со старинной изысканной почтительностью. Детям было позволено торговать орехами на рынках и оставлять выручку себе – при том условии, что орехи были собраны ими самостоятельно.

Со старого кладбища небольшого городка Цюйфу неподалеку от деревни Янга выходит группа людей – несмотря на тягостность момента, лица их победоносно лучатся – они отвоевали свои права: многие несут клетки с птицами, что еще недавно было запрещено. Женщины облачены в фамильную парчу, местами покрытую плесенью после многих лет тайного хранения. Победа! Ибо близкий, с которым они только что простились, отбыл к предкам не как обычно – в виде горстки желто-серого пепла, рассеиваемого ветром, а лежит в настоящей могиле, и свежий холм земли высится над ним как памятник.

Особенно приятно, что это происходит в Цюйфу – на родине Конфуция. На протяжении многих веков обитатели города с гордостью демонстрировали надписи на семейных надгробиях, доказывавшие, что они были непосредственными потомками великого философа. А потом в 1970 году в город вошел отряд Красной гвардии, снес все надгробия, а перед уходом натянул на старинных каменных кладбищенских воротах лозунг, текст которого не оставлял сомнений в том, как Великий Председатель относится к предкам: «Ни пяди земли для бесполезных мертвецов. Всех кремировать!»

Даже Конфуций не избег участи померкшей звезды и был низвергнут в чистилище вместе с бесчисленным количеством поэтов и писателей, в течение многих веков комментировавших его труды. Учителя, которые, как отец Янга, продолжали упоминать философа, изгонялись из школ и нагишом выставлялись к позорным столбам как «враги коллективного сознания». Многих отправляли в исправительные лагеря выращивать капусту и лук-порей, подальше от неопытных душ.

Как ни странно, Лао-Цзы, бывший современником Конфуция, так и не был официально отлучен. Возможно, из-за того, что его труды слишком туманны и незначительны, а может, это было связано с тем, что историки так и не достигли единого мнения относительно его личности, а некоторые и вообще сомневались в его существовании. Он был окружен слишком большим количеством мифов, чтобы его можно было официально осудить.

Процессия останавливается на склоне, чтобы полюбоваться птицами и побеседовать со старыми друзьями и коллегами. Один из профессоров указывает на подножие холма: цепочка бегунов сворачивает с шоссе на грязную проезжую дорогу.

– Вот наши юные воины! – восклицает он. – Которые будут сражаться за Пекин. Вот эти двое впереди учатся в моем классе!

Он продолжает кричать и размахивать руками, хотя все и так уже поняли, кого он имеет в виду, – на фоне грязно-серых одеяний остальных их новенькие костюмчики сияют как голубое небо.

Когда они пробегают мимо, возбужденный профессор начинает выкрикивать «Ци оу, ци оу!» – слэнговое выражение, означающее «прибавь газу», которое он слышал от своих учеников.

Остальные мужчины подхватывают клич, сопровождая его аплодисментами, пока это проявление национальной гордости не заставляет женщин заткнуть уши, а птицы не начинают испуганно биться о бамбуковые прутья своих клеток.

Это последняя тренировка Янга. Тренер советует ему сдерживать свой пыл. Но всякий раз, добегая до хлопкового поля с девятью стогами, он сворачивает с протоптанной колеи и начинает перепрыгивать через гряды. Он устремляется к высокому кургану – фенгу – одному из многочисленных ложных могильников, которые возводили древние императоры, чтобы избежать осквернения и грабежей.

Он бежит не оглядываясь. Он знает, что остальные члены команды далеко позади, – кое-кто еще на дороге, лавирует между автобусами и велосипедами.

Перед ним – лишь его приятель Жоа Ченг-чун. Они оторвались от всех остальных еще у кладбища. Но когда Янг услышал приветственные крики на холме, он сбавил скорость и позволил Жоа вырваться вперед.

«Ци оу, ци оу!» – подбадривает он своего друга, делая вид, что изнемогает от усталости. – Прибавь газу!

Обогнать его было бы недостойным. Жоа старше его на четыре года и уже является членом спортивной академии. Жоа – местный герой и чемпион провинции по марафону. Его время 2.19 уступает лишь рекордсмену страны Сю Лянгу, показавшему 2.13. Янг знает, что может бежать с такой скоростью много километров, но он не хочет показаться неучтивым. И поэтому он позволяет ему обогнать себя.

К тому же Янг не хочет делить эту тренировку ни с кем другим. Свернув с дороги, он слышит, как компания у кладбища начинает приветствовать остальных членов школьной команды.

Он минует девушек, пытающихся спасти загубленный сезонными дождями хлопок, и устремляется вдоль грязной сточной канавы ирригационной системы. Не замедляя шага, он перепрыгивает через вяло текущую кофейного цвета воду и, приземлившись, спугивает зайчонка, сидевшего под кустом. «Эй ты, длинные ушки! Ци оу!» – кричит Янг вслед улепетывающему зверьку и слышит за спиной взрыв девичьего смеха.

Добравшись до крутого подъема у подножия фенга, он замедляет шаг. Снова начинает моросить дождь, и грязь под ногами становится скользкой.

Меньше всего перед завтрашней поездкой он хочет поскользнуться на красной глине. А испачкать прекрасный голубой костюм, присланный ему из Пекина, было бы равносильно предательству.

Подъем заставляет кровь стучать в ушах, а верхняя губа Янга покрывается капельками пота. Это приятное ощущение. У него плохое потоотделение даже в этом французском синтетическом костюме, а ему необходимо избавиться от токсинов, чтобы прочистить голову. И он увеличивает скорость.

Когда он добирается до площадки на вершине пирамиды, то уже весь покрыт потом, и ему не надо больше изображать усталость. Впервые он был здесь с отцом давно, в детстве, тот нес его сюда на закорках. Тогда он сидел на краю небольшой квадратной площадки и играл с побегами молочая, пока его отец и дед исполняли замысловатый танец с деревянными мечами и бамбуковыми пиками для более точного определения всех нюансов маневра украшенными на концах яркими ленточками. Дед, хотя изредка по- прежнему поднимался сюда, больше не брал с собой оружия, а те движения, которые он совершал, можно было увидеть теперь в любом дворе.

Янг без промедления переходит к упражнениям тай-кван-до. Он выполняет весь комплекс плюс несколько упражнений, которые изобрел его отец, – Накорми кусачую собаку и Увернись от орехов, которые