Блинг: Китайское право, а также занимаюсь легкой атлетикой.

Доктор Фэн: Очень хорошо. А остальные?

Дебори: А мы – журналисты, сэр.

Доктор Фэн: Извините, но с годами я стал хуже слышать.

Дебори: Мы – журналисты! И приехали сюда освещать соревнования по бегу. Пекинский марафон, который состоится завтра. Пол – редактор нашего журнала, Брайан – фотограф, а я – журналист.

Доктор Фэн: А-а… спортивный комментатор.

Дебори: Не совсем. Вообще-то я пишу романы и повести и считаюсь у себя на родине писателем.

Это вызывает хрюканье моих американских спутников: «Да что ты говоришь? Считаешься писателем?»

Дебори: К тому же я большой поклонник «И-цзина» – китайской книги перемен. Уже более десяти лет я ежедневно прибегаю к ее предсказаниям.

Еще более громкое хрюканье: «Ну и ну! Он еще и поклонник «И-цзина»!»

Дебори: Но на самом деле я приехал в Китай, доктор, только для того, чтобы узнать о вас. Может, вы не догадываетесь, но уже в течение многих лет американские философы задаются вопросами: «Что стало с доктором Фэн Юланем? Чем он теперь занимается?» То есть люди, на которых серьезно повлияли ваши труды… они хотят знать…

Эта тирада милостиво прерывается скрипом двери и позвякиванием чайных чашек.

Американцы: Спасибо. Как это любезно. Чай – это именно то, что было нужно…

Доктор Фэн: Приятного аппетита.

Ерзанье. Прихлебыванье. Звяканье фарфора. И общая атмосфера веселого выжидания.

Дебори: Ну и как вы, доктор? То есть чем вы занимались все это время?

Доктор Фэн: Работал.

Дебори: Преподавали?

Доктор Фэн: Нет. Работал над книгой.

Дебори: Здорово. И что это за книга?

Снова повисает ироническая пауза.

Доктор Фэн: «История китайской философии». Как всегда. Над чем я еще могу работать?

Дебори: Ну да, конечно. Я хотел спросить, в какой именно форме. Переработка для нового издания?

Доктор Фэн: Нет. Это не переработка, а продолжение. Пятый том. Попытка анализа Культурной революции – задача, которая, боюсь, может мне оказаться не по силам. Однако я убежден, что эти последние пятнадцать лет должны быть проанализированы и изучены.

Дебори: Последние пятнадцать лет? Еще бы! Все только и ждут этого. Потрясающе! Правда, ребята?

Единодушное согласие, хлюпанье чаем, звон чашек о блюдца, и снова тишина.

Дебори: Очень вкусный чай. А что это за чай, кстати?

Доктор Фэн: Китайский.

Чувствуете? Насколько все неловко и искусственно. И даже вечером, уже вернувшись в гостиницу, Великий Писатель никак не может избавиться от унизительного осадка, оставшегося после этой встречи, и, мучимый бессонницей, достает со дна чемодана данную ему на прочтение книгу. Он открывает ее и начинает читать в свете ночника, ощущая, как его тут же захватывает ясная прозрачность текста.

Через два часа Великий Писатель, склонив голову, откладывает книгу и только тут начинает понимать, с кем ему довелось познакомиться на этой окраине мироздания.

Он понимает, что философ Фэн произвольно определил четыре состояния человека, которые дают возможность судить о стадиях его этической развитости. Эти состояния включают в себя 1) неосознанное, или «невинность», 2) самосознание, или «сфера практики», 3) понимание другого, или «сфера этики» и 4) всеосознание, или «сфера трансцендентального».

Первые два состояния, согласно доктору Фэну, являются «дарами природы», а вторые представляют собой «порождение духа». При этом он признает, что периодически они неизбежно вступают между собой в противоречие, и величайшим заблуждением является представление о том, что одна из сторон может одержать над другими окончательную победу.

Писатель поднимает голову от уже закрытой книги и вспоминает прогулку по вырождающемуся Беркли и свой вопрос об уместности философских изысканий в спортивном репортаже. Так вот он как связан с книжниками из района Телеграфа и сегодняшним идеализмом, этот отлакированный китаец. Ведь он пытался разрешить ту самую дилемму, о которую споткнулись шестидесятники: как совместить священный поток бытия с заботами ежедневной жизни? Можно себя скрутить и изгнать свиней со своей стоянки, но как очищать ее от свинств, не превращаясь в нечто типа полицейского надзирателя? Это стало камнем преткновения для мощнейшего общественного движения, и Фэн Юлань сохраняет свою значимость, потому что пытался своей мыслью осветить эту проблему со всех сторон. Как это ему удалось, живя на краю света? Как ему удавалось постоянно убегать от преследователей и при этом сохранять свою веру? Да еще в течение столь долгого времени?

Старый Лис наверняка мог бы ответить на эти животрепещущие вопросы, но единственное, на что был способен Великий Писатель, – это выяснять сорт чая. Прискорбно…

И лишь в самом конце, когда посетители уже выходили во двор, погрузившись в блуждающие китайские сумерки, он задал вопрос, отчасти имевший отношение к делу.

Дебори: И еще, доктор. Существуют страшные рассказы… то есть мы слышали много неприятных историй о педагогах и ученых, которые… я хочу спросить, как вам удалось пережить все эти испытания?

Доктор Фэн (пожимая плечами): Более семидесяти пяти лет я занимаюсь изучением китайской философии, так что… (И он снова пожимает плечами и расплывается в такой беспечной улыбке, словно хочет сказать, что все это было ерундой. Однако за этой улыбкой ощущается хищная пытливость, свидетельствующая, что старый шутник не только в состоянии вынести все, пережить любые испытания, выкрутасы как отдельно взятых диктаторов, так и шаек, устраивающих культурные и прочие революции, – но еще и извлечь из них пользу. Словно это не просто горькая пилюля, которую нужно проглотить, а настоящий деликатес, который можно смаковать.)…так что я стал необычайно терпимым.

Приводимые здесь стихотворные строки взяты из «Дао дэ цзин» Лао-Цзы. Старший современник Конфуция (551–479 до н. э.), Лао-Цзы был историком, ответственным за архивы императорского двора царства Шу. Он не написал ни единой строки, но учил современников с помощью примеров и притч. Когда прославленный мыслитель покинул свой дом и направился в горы, чтобы встретить свой конец, на перевале его остановил стражник:

– Учитель, будучи вынужден охранять этот отдаленный пост, я не имел возможности посещать ваши лекции. И поскольку вы собираетесь покинуть этот мир, не могли бы вы оставить мне несколько слов своих наставлений?

Тогда Лао-Цзы опустился на землю и записал восемьдесят коротких стихотворений – менее пяти тысяч слов, после чего отбыл в неизвестном направлении.

Тьма уже окутала небо на востоке, когда Янг свернул с главной дороги и приготовился к финальному спринтерскому забегу вдоль канала. В ста тридцати метрах от него по обеим сторонам дороги жались грязные кирпичные домишки, а еще дальше за двумя высокими акациями притаился