само чадо, отправленное родите­лями встречать меня с автобуса, ? остроносый, похожий на Буратино Стас приска­кал вприпрыжку, ухмыляясь до ушей: «А Вы уже здесь?! А я на остановке ждал–ждал…» И потом добавил, увидев мои рюкзаки: «Ха–ха!» Подозреваю, что это его «ха–ха» и оказало решающее влияние на наши отношения…

Стас смугл и черноволос: татарские гены подавляют в его внешности намешанную даже в большей пропорции русскую и польскую кровь. Туркмены до конца никогда не признавали в нем своего, но вполне правомерно считали, что он гораздо ближе к усредненному местному облику и больше похож на человека, чем какой?нибудь ры­жий и белокожий, мгновенно обгорающий на солнце…

Уже много позже, во время нашего с ним совместного путешествия по Аппалачам, американцы неоднократно изумля­лись тому, что среди российских экологов каким?то образом оказался индеец… Вот уж когда мы отвели душу в разглаголь­ствованиях об угнетенном американском пролетарии, нашедшем пристанище в «семье единой всех трудовых народов»… С узорной ленточкой на длинных черных волосах, с кулонами, в браслетах и прочих «фенечках» (он ? талантливый и самобытный художник, скульптор и вообще мастер), Стасик при этом выразительно сидел, глядя стеклян­ным взглядом в одну точку, покачиваясь и ничего не говоря…

«20 января. Здравствуй, Лиза!

…Похоже, что Стас ? Наташин и Игорев сынуля, становится мне все более по­стоянным полевым спутником.

Стасику пятнадцать лет. Он ? тощий остроносый подросток, но в столь юном воз­расте, к моему удивлению, уже закон­чил школу, что произошло случайно, как это бы­вает лишь в провинции, где все друг друга знают и которая не отягощена бюрократи­ей и излишними формализмами. Будучи пяти лет от роду и оказавшись у школы пер­вого сентября, ? провожал кого?то из старших друзей на учебу, ? он устроил такой рев, что сердобольный учитель участливо спросил:

? Стасик, что же ты так плачешь?

? Учиться хочу–у-у!

? Ну так и вставай сюда со всеми вместе, чего реветь?то…

Так что в пятнадцать лет Стас уже работает. Лаборантом в ВИРе у Наташи ? его собственной мамаши, трудясь на поприще растениеводства, подрезания кустов, че­ренков и, что меня особенно завораживает, копания «шайб» ? круглых бортиков во­круг плодовых деревьев в садах.

Убедившись в здоровом ядре его характера, я твердо решил сделать из него эко­лога и вплотную взялся за его воспита­ние. За что давеча получил основательный на­гоняй от Наташи, когда она увидела, как ее бедный сын после работы (выко­пав две­надцать шайб) тащит на хребте ржавую чугунную батарею парового отопления, а мо­сковский аспирант нахлесты­вает его сзади поощряюще–угрожающими криками: «Бе­гом! Бегом!»

На вопрос Наташи, зачем это нужно, я ответил: «Во–первых, «чтобы жизнь медом не казалась», а во– вторых, «юность мужает в борьбе»…» ? на что сам Стас робко заметил, что жизнь ему и так медом не кажется, а что касается юности, так он был бы не против продлить себе детство… После чего уже и Наташа и я цыкнули на него, чтобы он не встревал в разго­воры о том, что его не касается…

Честно говоря, меня Наташина реакция удивила, потому что физически, даже бу­дучи тощим как палка, Стас уже вполне может пройти через такое испытание; а мо­рально он возмужал и того раньше благодаря материнскому участию самой На­таши. Из чего, в свою очередь, следует, что детство у него было еще труднее, чем юность.

Ну посуди сама: застукали подростка за курением, с кем не бывает?.. Ан нет, Ната­ша усадила Стасика в его комнату и сказала, что не выпустит, пока он не выкурит всю пачку до конца. Круто? Еще как круто, учитывая, что поймали его с толь­ко что початым «Беломором». Выкурил. Конечно, вредно, но зато надолго расхотел.

А однажды он засиделся в молодежной компании зоологов в ущелье Ай–Дере. Со­бравшись к вечеру домой (следующий день был у него рабочим), он вышел голосо­вать, но транспорта не было, и он двинулся в сторону Кара–Калы пешком. Так ему и пришлось, периодически укладываясь вздремнуть, пройти к утру почти пятьдесят ки­лометров. Прошел. Стас ? кре­мень. Но Наташа ? всякому кремню кремены встре­тив утром Стасика и накормив его завтраком («Чтоб не сдох…»), она как ни в чем не бывало отправила его с лопатой на работу… Папаша Игорь лишь хмыкнул, почесав затылок, но потом тоже сказал строгим голосом: «Правильно, правильно!..»

Или как Стас вдруг меня спросил однажды:

? П–в, тебя в детстве пороли?

? Пороли один раз, а что?

? Да нет, просто забьешься потом куда?нибудь в сарай, сидишь, даешь, сопли размазываешь, а на душе легко–о-о… Потому что грех искуплен и больше за него уже ничего не будет.

? И за что же тебя?

? Я тогда у экскаватора приводные ремни срезал…

? Ну, за такое и убить могли…

? Вот я и говорю ? сидишь, ноешь, а на душе легко–о-о…

? Отвыкай, Чучело… Больше так не будет. Теперь пороть будут реже. А если и выпорют когда, то от этого уже не по­легчает, а будет вдвое хуже: самому от себя за сделанное плюс порка… ? Я рассуждаю, щедро делясь жизненным опы­том двадца­тидвухлетнего аксакала…

Когда я возвращаюсь из поля, то часто нахожу у себя на столе нарисованные Ста­сом картинки на околоорнитологиче­ские и прочие полевые темы ? юноше нельзя отказать в остроумии и владении пером.

Или он может съесть без хлеба два килограмма колбасы. Ты можешь? Вот. И я не могу. А он может.

И еще Стас обладает удивительной способностью: придя после работы и плюхнув­шись на диван, через некоторое время он засыпает с ангельски–блаженным лицом, держа на весу в одной руке открытую книжку, а в другой ? надкусанную хур­му».

Год за годом Стас работал со мной в поле и, выступая частенько в роли проводни­ка–аборигена, традиционно сопрово­ждающего изнеженного белого путешественни­ка, неизменно оказывался действующим лицом бесчисленных приключений, напол­нявших нашу жизнь.

Когда он срывал с дичка в горах еще даже отдаленно не созревшую (почти завязь) алычу и не моргнув глазом начинал ее уплетать, мне от одного вида этого трогатель­ного зрелища уже нужно было вызывать врача.

В ту пору он обладал и другими, не менее яркими, достоинствами аборигена, так что скучно нам не было. Подозреваю, что со стороны мы порой смотрелись странно. Например, когда, устав во время маршрута, кричали для самостимуляции на два го­лоса ишаком… Здесь я должен объясниться.