Должно быть, она сказала нужные слова, так как Мейдани выпрямилась, воспрянув духом и кивнув:

– Спасибо.

Элайда вернулась, приведя с собой трех слуг.

– Пошли кого-нибудь за мной, – снова шепотом приказала Эгвейн. – Я одна из немногих в Башне, у кого есть хороший предлог передвигаться между разными Айя. Я могу помочь исцелить то, что было сломано, но для этого ты должна помочь мне.

Мейдани помедлила, затем кивнула:

– Хорошо.

– Эй, ты! – рявкнула Элайда, приблизившись к Эгвейн. – Вон! Я хочу, чтобы ты сказала Сильвиане выпороть тебя ремнем так, как она еще не порола ни одну женщину. Я хочу, чтобы она наказала тебя, затем Исцелила, а затем вновь наказала. Ступай!

Эгвейн встала и передала салфетку одному из слуг, затем она направилась к выходу.

– И не думай, что твоя неуклюжесть позволит тебе избежать обязанностей, – продолжила Элайда за ее спиной. – Позже ты вернешься и будешь снова мне прислуживать. А если прольешь хотя бы каплю, я велю запереть тебя в камере без окон и без света на неделю! Поняла?

Эгвейн вышла из комнаты.

Эта женщина хоть когда-нибудь была настоящей Айз Седай, способной контролировать свои эмоции? Однако и сама Эгвейн потеряла контроль. Не стоило позволять себе выходить из себя и опрокидывать суп. Она недооценила, насколько раздражающей может быть Элайда, но больше этого не произойдет. Медленно дыша, Эгвейн успокаивала себя на ходу. Гнев ничем не мог ей помочь. Когда хорек пробирается в курятник и душит куриц, на него не злятся. Просто ставят ловушку и избавляются. Гнев здесь бесполезен.

Руки Эгвейн все еще слабо пахли перцем и прочими пряностями. Она спустилась на самый нижний уровень Башни, в столовую для послушниц, находившуюся рядом с основной кухней. За последние девять дней ей часто приходилось здесь работать. Каждая Послушница была обязана выполнять работу по хозяйству. Местные запахи: древесный уголь и дым, кипящий суп, а также едкое или благовонное мыло – были ей очень знакомы. Как ни странно, они мало отличались от запахов на кухне в двуреченской гостинице ее отца.

В помещении с белыми стенами никого не было, и столы были пусты – за исключением одного, на котором стоял небольшой поднос, накрытый крышкой, чтобы сохранить тепло. Там же была ее подушка, принесенная послушницами, чтобы смягчить твердую скамью. Эгвейн подошла к столу, но подушкой, как обычно, не воспользовалась, хотя была благодарна за этот жест. Она села и сняла крышку с подноса. К сожалению, под ней оказалась лишь миска все с тем же супом. На жаркое с подливкой и тушеные вытянутые бобы, также причитавшиеся Элайде, не было и намека. Однако это была еда, за что желудок Эгвейн был признателен.

Элайда не приказывала ей отправляться за наказанием немедленно, поэтому приказ Сильвианы «поесть» получил приоритет. По крайней мере, у нее была отговорка. Она ела спокойно, в полном одиночестве. Суп и в самом деле был острым, и на языке перец чувствовался ничуть не меньше, чем в запахе, но Эгвейн не возражала. Если не обращать на это внимания, то суп был вполне сносным. Ей даже оставили несколько ломтиков хлеба, хотя и горбушки. В целом не столь уж и плохой ужин для того, кто мог остаться вовсе без него.

Эгвейн ела, погрузившись в раздумья, под грохот кастрюль в соседнем помещении, где находилась Ларас с поварятами. Она удивилась собственному спокойствию. Она изменилась. Что-то в ней стало иным. Увидев Элайду, впервые за много месяцев наконец-то встретившись с соперницей, Эгвейн взглянула на свои действия в новом свете. Раньше она считала, что подорвет авторитет Элайды и захватит власть в Белой Башне изнутри. Теперь она поняла, что подрывать авторитет Элайды ей не нужно – та и сама вполне с этим справлялась. Пожалуй, Эгвейн даже могла вообразить себе реакцию Восседающих и Глав Айя, когда Элайда объявит о своем намерении изменить Три Клятвы. Рано или поздно Элайда падет, с помощью Эгвейн или без нее.

Долг Эгвейн как Амерлин состоял не в том, чтобы ускорить это падение, а в том, чтобы сделать все возможное для сплочения Башни и ее обитателей. Раздробленность для них более непозволительна. Ее задачей было сдержать грозившие всем хаос и разрушение и восстановить Башню.

Доев суп, используя последний кусочек хлеба, чтобы собрать остатки еды со стенок миски, Эгвейн поняла, что должна стать для Сестер в Башне олицетворением силы. Времени оставалось все меньше. Что делал Ранд с миром, пока за ним никто не присматривал? Когда Шончан двинутся на север? Чтобы добраться до Тар Валона, им придется пройти через Андор. К каким разрушениям это приведет? Конечно, у нее еще есть какое-то время, чтобы восстановить Башню, но его нельзя терять.

Эгвейн отнесла миску на кухню и сама ее помыла, чем заслужила кивок одобрения от внушительной Госпожи Кухонь. После этого она направилась в кабинет Сильвианы. Ей нужно было как можно скорее закончить с наказанием. Ей еще хотелось этим вечером, как обычно, навестить Лиане. Эгвейн постучала и, открыв дверь, обнаружила Сильвиану сидящей за столом и листающей толстый том при свете двух серебряных ламп. Когда она вошла, Сильвиана заложила страницу кусочком красной материи и захлопнула книгу. Потертая обложка гласила: «Размышления о разгорающемся Пламени: История возвышения различных Амерлин.» Любопытно.

Эгвейн присела на табуретку перед столом, даже не вздрогнув от мгновенно нахлынувшей острой боли в ягодицах, и спокойно заговорила о прошедшем вечере, умолчав, что она намеренно опрокинула чашу с супом. Однако она отметила, что уронила ее после того, как Элайда заявила о замене Трех Клятв. Сильвиана при этом выглядела очень задумчивой.

– Что ж, – произнесла Наставница Послушниц, поднимаясь и доставая ремень, – сделаем, как сказала Амерлин.

Эгвейн встала.

– Да, я сказала, – ответила она и расположилась на столе, задрав юбки и сорочку. Сильвиана помедлила, затем начала порку. Странно, но Эгвейн не чувствовала желания закричать. Было больно, конечно, но она просто не могла кричать.

Каким нелепым было это наказание! Она вспомнила боль, которую испытывала при виде Сестер, встречавшихся в коридорах и смотревших друг на друга со страхом, подозрением и недоверием. Она вспомнила муку во время обслуживания Элайды от вынужденной сдержанности и молчания. И тот глубочайший ужас, охвативший ее при мысли, что все в Башне будут связаны Клятвой подчинения этому тирану.

Эгвейн вспомнила, как ей стало жаль бедную Мейдани. Ни с одной Сестрой не должны обращаться подобным образом. Одно дело – лишить свободы и заточить женщину в темницу, но издеваться, играть с ней, намекая на предстоящие пытки? Это было невыносимо. Каждое из этих воспоминаний причиняло Эгвейн боль, словно нож, пронзающий сердце. Порка продолжалась, и Эгвейн поняла, что ничего из того, что еще они могли сделать с ее телом, не могло сравниться с той душевной болью, что она испытывала при виде мучений Белой Башни под гнетом Элайды. По сравнению с этими душевными терзаниями порка была нелепой.

И тогда она рассмеялась. Смех не был притворным. Он не был вызывающим. Это был смех недоверия, неверия. Неужели они думали, что эти побои могут что-то изменить? Как нелепо!

Порка прекратилась. Эгвейн обернулась. Несомненно, это был еще не конец.

Сильвиана рассматривала ее с озабоченным выражением лица.

– Дитя? – спросила она. – С тобой все в порядке?

– Вполне.

– Ты… уверена? А с головой?

«Она думает, что я сломалась, – поняла Эгвейн. – Она бьет меня, а я смеюсь».

– С головой тоже, – ответила Эгвейн. – Я смеюсь не от того, что сломалась, Сильвиана. Я смеюсь, потому что бить меня глупо. – Сильвиана помрачнела. – Разве ты не видишь этого? – спросила Эгвейн. – Разве ты не чувствуешь боли, мучений, наблюдая за тем, как вокруг тебя рушится сама Башня? Может ли любая порка с этим сравниться? – Сильвиана не ответила.

«Теперь я понимаю, – подумала Эгвейн. – Я не осознавала, что