любовь, и последствие этих чувств Марина носила на лице, тщательно прикрывая челкой. Однажды, будучи мертвецки пьяным, оттого и злым, Хофт ударил ее вазой. Хорошо, что осколки не попали в глаза. Если бы она ослепла, то Аполлон-извращенец безжалостно избавился бы от нее, вмиг забыв о своей любви.

В одну из ночей, которая превзошла все остальные по разнузданности, пристанище Хофта посетил Генрих. Он не принимал участия в общей вакханалии, с бокалом вина стоял в стороне от игрищ и с интересом наблюдал за Мариной, спрятавшейся в кустах шиповника. Колючие ветви царапали кожу, причиняя боль, но она не желала выходить, лишь прикрывала уши руками, стараясь не слышать голоса зовущего ее Хофта. Потом повернула голову и увидела невысокого мужчину, с жалостью рассматривающего ее вздрагивающее от отвращения к происходящему тело. Незнакомец взмахнул рукой, приказывая подойти. Ослушаться Марина не посмела, хотя и испытывала непреодолимое желание убежать. Генрих показался ей очень спокойным и лишенным садистских наклонностей, которыми славились мужчины, приходящие к Хофту. Хотя на опыте Марина знала, что внешность бывает обманчивой, она надеялась, что Генрих окажется таким, каким она его видела. Интеллигентное лицо внушало доверие, тонкие руки не вызывали страха и заставляли думать, что не причинят боль. Мягкая и добрая улыбка на лице также говорила о том, что ей не стоит бояться.

– Как тебя зовут? – спросил он, протянув бокал с вином.

Не отрывая от Генриха взгляда, она осторожно сделала глоток и представилась:

– Марина.

Он наморщил нос и покачал головой.

– Нет, тебе не идет это имя, – и, повернувшись к Хофту, наконец, нашедшему свою нимфу, сказал: – Я ее забираю.

Тот протестующе округлил глаза, но Марина вдруг увидела, что он боится человека, который заявил на нее свои права, и испугалась. Если от взгляда этого сухого мужчины дрожит сам Хофт, который даже дьяволу способен плюнуть в лицо, то ей и подавно следует опасаться. Менее чем через два часа она уже находилась в доме Генриха, в той самой воздушной тоге, которую несколько месяцев назад ей подарил Хофт. Генрих протянул платок, Марина вытерла им густо накрашенное лицо и вдруг всхлипнула.

– По-голландски хорошо говоришь? – поинтересовался Генрих и улыбнулся, потому что она закивала, но так и не произнесла ни одного слова. – Я стану звать тебя Эльзой. Мне нравится это имя, и оно тебе подходит больше, чем то, которое ты носишь. Ты не против?

– Нет, – тихо ответила она и неуверенно огляделась.

– Не бойся. – Генрих похлопал рукой по дивану, приглашая присесть рядом. – Ты голодна? – спросил он.

– Нет.

– Выпьешь?

– Нет.

Он рассмеялся.

– Надеюсь, ты знаешь и другие слова, – сказал он. – А сейчас ступай отдыхать.

В теплой гостиной немедленно появился охранник, который вежливо провел женщину в одну из спален, находящихся на втором этаже. Всю ночь Эльза ждала, когда дверь в комнату откроется и появится Генрих, но он не пришел. Утром пригласил ее позавтракать с ним, потом исчез на весь день, а вечером привез для нее огромный букет желтых роз и непонимающе смотрел на нее, расплакавшуюся при виде цветов.

Они проводили много времени вместе, в течение которого Генрих не предпринял ни одной попытки добиться близости, и постепенно Эльза успокоилась, поняв, что в первую очередь он видит в ней приятного компаньона, а не средство для удовлетворения похоти. Она почувствовала себя в безопасности, более того, прониклась нежностью к этому мягкому и интересному мужчине. Год спустя она получила от Генриха новые документы на имя Эльзы ван дер Ассен, а еще через два месяца стала его женой. Неплохая партия для проститутки, сменившей четыре борделя, а после поселившейся на красивой вилле, стоящей на озерах в самой престижной части Амстердама.

Генрих был удивительно веселым и приятным собеседником. Он любил живопись и неплохо рисовал, а однажды портрет Эльзы, написанный им лично, появился в ее спальне. Он и поныне там висит. Эльза, глядя на женщину, которая изображена на нем, не узнает себя, однако не потому, что та дама не похожа на нее, а потому, что на холсте изображена Эльза ван дер Ассен – красивая и уверенная в себе особа. В душе, как оказалось, она осталась Мариной Войтович, скромной медсестрой из военной части, где служил ее муж.

Генрих никогда не спрашивал у Эльзы о прошлом, да и о себе мало рассказывал. Ей не было известно, где он родился, учился, многие моменты из его жизни были загадкой. Порой он был замкнут, молчалив, либо, напротив, слишком возбужден и вспыльчив. Но как бы он ни вел себя, Эльза с удивлением наблюдала, что мужчины, входящие в круг его общения, благоговейно опускают перед ним головы и мгновенно выполняют приказы. В отличие от жены, которую Генрих обожал и с которой всегда был мягок, к другим он относился сурово, даже жестоко. Однако Эльзу это не беспокоило, потому что она не видела в поведении мужа угрозы для себя. Кроме того, в душе ее появилось снисхождение, так как она знала секрет, вернее, причину, которая способствовала превращению Генриха из доброго и спокойного подростка во влиятельного и страшного человека. В результате несчастного случая, произошедшего в далекой юности, о котором Генрих упомянул лишь однажды, он стал импотентом и всю свою нерастраченную сексуальную энергию воплощал в деятельности, которой занимался. У Генриха никогда не было женщины, и он лишь в теории знал, что собой представляет физический контакт. С женой он спал в одной кровати, но ни разу за весь брак не прикоснулся к ней, как любовник. Он обнимал ее, крепко прижимал к себе, часто целовал, но на большее не был способен. Впрочем, Эльза в тайне радовалась его недугу, потому что испытывала отвращение лишь при одной мысли о сексе. Одна лишь Эльза была посвящена в секрет мужа, и он знал, что она будет хранить его до конца жизни. Как-то, спустя много месяцев после их встречи, она спросила, что же он делал у Хофта.

– У этой дряни можно было увидеть самых красивых женщин, которых когда-либо создавала природа, – ответил он, улыбнувшись, и добавил: – И, дорогая, если бы не мое любопытство, мы бы никогда не встретились.

Генрих обожал ее, безгранично доверял и ценил. Эльза стала не только любовью всей его жизни, но и другом, который всегда поддерживал и был рядом. Для нее он ничего не жалел: украшения, машины, она получала все, что хотела. Впрочем, запросы у нее были небольшими. Она никогда ничего не требовала, и единственное, о чем попросила, это вернуть ей дочь, оставшуюся в России. Генрих согласился и отправил за Ритой своих людей, однако те вернулись с пустыми руками. Дочь и свекровь больше не проживали по тому адресу, который дала Эльза. Эта печальная новость настолько расстроила, что она слегла в лихорадке. Несколько дней высокая температура стремительно разрушала ее тело, она даже мечтала о том, чтобы умереть. Стало легче, когда Генрих пообещал, что найдет девочку. Лишь спустя много лет желание Эльзы осуществилось, а увидеть свою дочь она решилась только четыре года назад. Но сначала она узнала, что Войтович жив и возглавляет «Северо-восточный сектор», и это известие оборвало все внутри. Похоже, что жизнь не собиралась разлучать их, так или иначе они были связаны друг с другом, хотя Павел ничего не знал о своей бывшей жене, а Эльзе о нем было известно все. Она не находила себе места, видя, что ее девочка переживает трудные времена. Мучилась, оттого что ничем не может помочь. Страдала от невозможности обнять ее, однако не предпринимала попыток возобновить отношения, оттого что не могла решиться и обнаружить свое присутствие. А потом поняла, что потеряла много времени и Рита уже не нуждается в ней. Эльза и сейчас не открылась бы, если бы Зеф Ноли не вздумал играть в игры с Интерполом.

– Эльза.

Она встрепенулась, услышав голос Макса.

– Будем ужинать в номере или в ресторане? – спросил он, войдя в комнату.

– В номере, – ответила она.

Макс с заботой оглядел ее и нахмурился.

– Не люблю, когда ты грустишь, – произнес он и, низко присев, обхватил ее за колени.

Эльза прижалась щекой к его затылку.

– Ну, перестань, – легонько похлопала она его по спине. – Что тебя беспокоит?

– Боюсь тебя потерять.