пухлыми пальцами вытащил пачку денег, которыми был набит его карман. Одну за другой он начал отсчитывать купюры. Как осенью листья сыпались они на стол. Бумажный дождь прекратился, только когда банк вырос до двадцати тысяч.

Пять коротеньких сосисок засунули в карман толстяка куцый остаток пачки. Толстяк ничего не сказал и ничего не сделал. Ничем не выдал себя – блеф, а может, и нет. Он потянулся к слойке с кремом и затолкал ее в рот. В непропорционально маленький рот для такого большого человека.

И что теперь? Джон не мог покрыть ставку. Значит, он вынужден сказать «пас». Но в таком случае зачем вообще было приходить сюда и тратить столько времени, чтобы, упустив стопроцентный выигрыш, получить под зад и кучу проблем на свою голову? Он почувствовал, как что-то скатывается по лбу. Пот.

– Я… Я не могу покрыть ставку. – Даже на эти слова толстяк не прореагировал. – Я, мм, у меня недостаточно денег…

– Ставлю за тебя, – вмешался итальянец.

Он еще ни слова не сказал Джону за весь вечер, поэтому Джон опешил:

– Что?..

– Если остаешься в игре, ставлю за тебя.

– Я…

– Это не благотворительность, у меня свой интерес. Я покрываю ставку, ты выигрываешь, – ты должен мне то, что я поставил, плюс тридцать процентов.

Это сразило Джона.

– Вы хотите заработать на моем выигрыше?

Шелковый костюм пожал плечами.

– Дело твое, можешь продолжить игру, можешь встать и уйти, мне все равно. Но если ты сейчас спасуешь, вообще ничего не получишь.

Джон покусал губу, словно пытаясь выдавить из себя и так понятный ответ. Глупо, черт побери: брать у кого-то деньги, чтобы остаться в игре и чтобы этот кто-то смог нажиться на твоем выигрыше. Вот ведь попал в дерьмо по самые уши..

Он почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Это… Дана?.. Стоит рядом и выглядит на все сто. Такие девушки, как она, могут, не двигаясь с места, добиваться всего, чего хотят. Но она подвинулась. Ее грудь скользнула по его шее.

Он посмотрел на четырех засранцев королей, приникших плечом к плечу друг к другу в его руке.

И все-таки Джон колебался.

– Не знаю, стоит ли…

Это еще что?! Смех. Чертов гомик смеется. Нет уж, на хрен! Джон мог есть дерьмо, много дерьма. Тонны дерьма были ему нипочем. Живя в сточной канаве, к дерьму привыкаешь. Но когда какой-то придурок в лицо насмехается над ним, – этого он снести не мог.

– Играю. – Почему бы нет? – Играю.

Итальянец кивнул.

Джон объявил каре. Без фанфар, спокойно выложил на стол четырех своих красавцев.

Толстяк открыл карты.

За долю секунды Джон описал круг по всей Вселенной. И не один раз. Он погрузился в такую кромешную тьму, куда даже звездный свет не мог проникнуть. Через несколько лет он вернулся в этот маленький грязный отель, в который не осмелился бы войти ни один турист. В буро-оранжевую мерзость этой комнаты. Он парил над жалким раздавленным человечком, вот-вот готовым расплакаться. И понял, что парит над самим собой. Как в «Секретных материалах», – когда люди, умирая, выходят из своего тела.

Но Джон не умирал.

О смерти он мог только мечтать, пока же его ожидала отвратительная жизнь. И никуда от нее не денешься, парень. Надо возвращаться в этот мешок с мясом и костями и топать дальше, влача свое никчемное существование.

Реальность выхватила его из секундного прыжка в небытие и обратно: толстяк только что открыл свои карты. Открыл три… четыре туза.

– Что дальше? – спросил толстяк.

Педик засмеялся.

Итальяшка кивнул.

Да-а… Какое уж тут, на хрен, дальше? У одного четыре короля, что, во-первых, почти, мать твою так, невозможно само по себе и, во-вторых, почти, мать твою эдак, невозможно побить. А другой за тем же столом не просто бьет, а бьет аккурат четырьмя тузами.

– Что дальше? – повторил слова толстяка Джон, ни к кому конкретно не обращаясь, разве что только к… Дениз.

Дениз, или как там ее звали, ничего ему не ответила. Не ответила, потому что ее не было. Не было рядом. Рядом с ним. Она продефилировала через всю комнату к итальянцу и, повиснув у него на плече, с видом «ах ты, глупыш» улыбнулась Джону.

Девушка.

Девушка, которая ластилась к нему, когда он выигрывал в покер во «Фламинго».[7] Девушка, которой всегда было известно, где играют по-настоящему. Итальянец, знать не знавший Джона, но предложивший поставить за него. Толстяк с четырьмя тузами.

Джон почувствовал себя глупым котом, угодившим под грузовик, когда до него наконец дошло:

– Ты подставила меня! Ты, маленькая сучка!

– Зачем же так грубо, – встрял итальянец, внезапно преобразившийся в галантного кавалера. – Не надо с ней так разговаривать.

– Конечно, ведь я разговариваю с твоей девушкой, да? Она ведь твоя, да? И педрила этот твой. Ты тоже педик долбаный, или как?

Смех оборвался. Все молчали, а Джон и подавно. Он не был крутым. Никогда. Да и момент для демонстрации крутизны не самый подходящий. Текли секунды. Затем итальянец выдавил из себя нечто вроде улыбки:

– Значит, думаешь, это подстава? Значит, так думаешь?

– Да. Ты с этой сучкой каждый вечер выходишь в город…

– Слышь, я уже, кажется, сказал тебе…

– Она отсасывает у таких ребят, как я, ты разрешаешь нам немного помечтать, поверить, что мы выигрываем, но стоит нам поднапрячь яйца, как ты их отрезаешь. Пятнадцать-двадцать штук с человека. Отличный бизнес. Высший класс. Дешевкам вроде тебя только это и по силам. Неудивительно, ведь Дино и Сэмми больше нет.

Да, конечно, не самый подходящий момент строить из себя крутого. Но зато – какие ощущения!

Итальянец улыбался. Не от счастья, не тепло и не по-дружески. Просто улыбался. Затем улыбка исчезла с его лица, и он заговорил:

– Возможно, тебе нравится так думать. Наверное, сопляк хренов, так тебе легче проигрывать, – полагая, что весь мир ополчился против тебя. Ты ведь у нас особенный, аж глаз не оторвать, потому подлые кидалы и выбрали из тысяч именно тебя, а потом покатались на тебе, как на пони. Ну что, полегчало? Впрочем, попробуем взглянуть на это с другой стороны: маленький чертов умник, ты приезжаешь в город – мой город – в застиранных рабочих штанах, с челкой набекрень, убежденный, что ты пуленепробиваемый, что ты можешь покормить акулу и при этом с тобой ничего не случится. Только не вышло. Никакой ты не особенный. И в картах ты понимаешь не больше, чем священник в шлюхах. По-моему так. – Итальянец потер свой розовый перстень: большой, сверкающий, аляповатый, как все розовые перстни. – Но ты сел играть, ты открыл карты, и теперь вся эта мутотень уже не имеет значения. Не важно, мы тебя облапошили, или ты, уж извини, сам нарвался. Ты проиграл, за тобой должок, и я хочу получить свои деньги.

Джон испепелял итальянца взглядом. Капля пота попала ему в глаз, и он вздрогнул.

– Я… У меня нет при себе наличных.

– Да?

– Были бы, не пришлось бы…