пьяниц. Потом сутки – выход. Потом позвонишь. Принято?

– Попробуем, – с некоторым сомнением согласился Альберт. – Во всяком случае – спасибо за совет…

Спустившись вниз, Альберт несколько минут тупо смотрел, как плотники стеклят окна, затем поинтересовался у тети Вали, купила ли она коньяк. Нет, не купила. Почему? Сказали – приличный купить. Приличного на базаре не было. Это в фирменный магазин ехать надо – в центр. Все ясно, вопросов нет.

– Под контролем опытных пьяниц, – вспомнил Альберт, уединясь в прихожей с телефонным справочником. – Кто там у нас опытный?

Последующие полчаса были потрачены на изыскание опытных из числа одноклассников и школьных приятелей. Таковых – опытных – обнаружилось аж полтора десятка. Из этого числа посредством вялого анализа были отсеяны все неблагонадежные, а оставшимся четверым Альберт предложил сгруппироваться с конкретной целью – гулять напропалую двое суток подряд. За его счет, разумеется. Но у кого-нибудь на квартире – у него нельзя.

Предложение было принято с энтузиазмом, и уже через час Альберт сидел в теплой компании где-то на окраине Северо-Западного района – неблагополучного во всех отношениях рабоче-крестьянского пригорода, в котором проживал одноклассник – сын вдовы утонувшего рыбака Сашка Гуляев по кличке Мотыль.

Начало было воодушевляющим, но как развивались события после пятой рюмки, Альберт помнил туманно. Были какие-то отрывочные эпизоды, различные по яркости и силе впечатлений. Гомон, смех, какие-то крики непонятные. Долго сидели, затем куда-то шли, потом ехали – возможно, даже на мотоцикле с коляской и совсем без шлемов. Там, куда шли или ехали, тоже пили и ели, затем плясали до упаду, опять пили, били кого-то, где-то даже и ногами, кто-то отчаянно визжал и клялся всех перестрелять, а то и взорвать. Кого-то макали башкой в пожарную бочку, желая зачем-то протрезвить, и чуть не утопили – макнули и оставили. Смешно дрыгались ноги, пузырьки такие забавные булькали… Потом бочку опрокинули, и тот, кого чуть не утопили, отчаянно рыгал, пугая спящих соседей утробным рыком – вроде как ночь была на дворе. Девчата там какие-то ржали, как кобылицы некормленые, кого-то тискали и куда-то тащили, танцевали под Киркорова, которого Альберт в нормальное время на дух не переносил. Особенно запомнилась кислая духота какого-то тесного закутка, запах дешевого туалетного мыла и свежей браги в совокупности с обильным потом крестьянки, хорошо покушавшей накануне малосольной селедки. Надсадное ойканье и судороги жаркого женского тела, желавшего во что бы то ни стало прибыть на станцию Приоргазмье, несмотря на полную невменяемость возницы. И невероятная гордость, пробивавшаяся сквозь самогонный морок: вот такой я настоящий мужик, вот так меня бабы любят!

Более-менее придя в себя, Альберт с огромным удивлением обнаружил, что пребывает в уборной головного офиса «Белогорпромбанка» и при этом бос и наполовину наг – то есть из предметов туалета имеет лишь брюки и очки. То, что это был офис, сомнений не вызывало: повсюду виднелись фирменные логотипы, слегка раздваивающиеся и покачивавшиеся – когда Альберт отдыхал в Сочи, там вот таким образом буи на волнах качались. А в том, что именно головной, запойный убедился, выглянув в коридор: смутно вспомнилось вдруг, что он тут бывал раньше, до смерти отца – слесарь тутошний на мопед амортизатор подваривал.

– Однако теперь это чужое. Это Войтова собственность, – вслух сказал Альберт и, прислушавшись к своим ощущениям, нашел их настолько омерзительными, что решил немедля повеситься – благо его брючный ремень из хорошей кожи каким-то чудом остался целым и невредимым.

Попытка суицида не задалась с самого начала. Во-первых, в уборной решительно не за что было зацепить ремень. Все трубы утоплены в стенах, ничего нигде не торчит, везде идеально ровная поверхность и стерильная чистота.

– Погодите, я вам устрою, – пробормотал Альберт, и, разбежавшись от двери, прыгнул боком на оконную раму. Рама была выполнена из хорошего пластика, стекло оказалось то ли ударопрочным, то ли вообще не стеклом – но все вместе спружинило и пребольно швырнуло прыгуна на пол.

– Гады! – слезно завопил Альберт, поднимаясь с пола и принимаясь выламывать из стойки керамическую раковину умывальника. – Я вам покажу, сволочи…

– Откройте немедленно! – забухали из коридора в дверь. – Откройте, это охрана!!!

– Охрана?! – поразился Альберт, не переставая выдирать раковину. А как же его тогда сюда пустили вообще? Его же не знают здесь! Тем более – такого пьяного. Войтов, что ли, распорядился? Зря, зря он так!

– А нечего пускать кого попало… Хх-ха! – поднатужившись, наш старатель молодецки рявкнул, вырвал раковину и немедля запулил ее в окно.

– Хлюп! – одна створка рамы, совместно со стеклом, не выдержав варварского обращения, вывалилась наружу. Альберт не замедлил присоединиться: вскочил на подоконник, крепко зажмурился и, протиснувшись в образовавшийся проем, прыгнул.

Полет был недолгим.

– Придется дверь ломать, – раздался голос сверху. – Там задвижка крепкая.

– Может, слесаря? – предложил второй голос. – Жалко дверь.

– Дядя Ваня сказал – немедленно, – возразил первый голос. – Немедленно! А уже минуты три прошло. Нет, придется ломать.

– А может, поговорить с ним? – не оставлял надежд второй голос. – Может, сам откроет?

Альберт разжмурился и посмотрел наверх. Бетонный короб, поверху – толстые прутья решетки, на ней сидят двое в униформе, с уоки-токи в руках, озабоченно смотрят на дебошира. И как это он сразу не вспомнил! Это же цокольный этаж – полуподвал, здесь размещается мастерская и хозяйственные службы. Ай-я-яй! Сорвался феерический полет. В корне задушили красивый порыв, гады приземленные.

– Заточили, сволочи! – всхлипнул Альберт, грозя униформистам изрезанным кулаком. – Чего это вы тут устроили у себя?! Погодите – я до вас доберусь! Я вам всем сделаю!!!

– А ты говорил – откроет! – с чувством глубинного профессионального превосходства сказал первый голос и тут же, без тени сомнения, скомандовал в уоки-токи: – Миша – давай!

Дверь сломали быстро, взяли безболезненно – спрятаться в уборной было негде, а секьюрити оказались втрое здоровее каждый, нежели вандал обалкоголенный, – и по причине легкой победы особенно издеваться над ним не стали: выписали пару поджопников для успокоения, скрутили и притащили к Войтову в кабинет.

– Liberty!!! – воскликнул Альберт, зафиксировав в слегка двоившейся панораме образ дяди Вани. – No pass are ran!!!

– Хорош, – оценил Войтов и, покачав головой, велел ожидавшему у стола толстому здоровяку в деловом костюме: – Домой его. Парный суточный пост. И… Никольского. Пусть выводит.

– У Никольского уважаю только три вещи, – доверительно икнув, сообщил Альберт. – «Музыкант», «Ночная птица» и «Мой друг – художник и поэт».

– Папина кровь, – сказал толстый, делая знак секьюрити, чтобы вели пленного к выходу. – Дядя Коля, покойник, бывало, как переберет…

– Я тебя узнал! – радостно воскликнул Альберт, узрев в лике дородном знакомые черты – это был начальник службы безопасности, за последние два года растолстевший до неузнаваемости. – Ты – наш СБ. То есть – их СБ. Тебе срочно на диету надо. Это большой риск – с таким весом. Можно не дожить до светлого будущего…

– Точно! – утвердился в первом впечатлении начальник СБ. – Папина кровь…

Этот Никольский никакого отношения к музыке не имел. А был он офисным психологом и двое суток добросовестно возился с Альбертом, выводя его из запоя и реабилитируя по какой-то прогрессивной методике.

– Ты скот, ублюдок и вообще полное чучело, – задушевно внушал Никольский мрачно внимавшему аскету (запойного не кормили совсем – только обильно поили китайским зеленым чаем «Тегуаньинь» и каким-то горьким травяным настоем). – Мне сорок два года, у меня двое детей, теща, жена неработающая, европейский диплом, проработал в холдинге семь лет, получаю в месяц четыреста баксов плюс квартальная премия – сто двадцать. Квартиры в Москве у меня нет и не будет никогда, а в твоем возрасте я перебивался на девяносто рублей и был счастлив. А тебе чего не хватает, чучельный ты скот-ублюдок? Триста баксов зарплата – на одного! Хата в Москве, перспективы, капитал. Да положи ты свои сто штук баксов в банк –