– Нина Павловна в здравом уме и твердой памяти, – сердито нахмурившись, поспешила сообщить Надя. – Завтра я за вами заеду в половине одиннадцатого – будьте готовы. Что-нибудь еще?

– Вы уже хотите уезжать? – встревожился Альберт.

– Хочу, – подтвердила Надя. – Я вам больше не нужна. Вы сейчас принимаете ванну, ужинаете и ложитесь отдыхать. Тетя Валя вас обслужит.

– Останьтесь, пожалуйста, еще нанемного! – взмолился Альберт. – Поужинайте со мной. Вы не представляете себе, как это… как это… в общем – прилететь вечером в город детства, где тебя никто не встречает, прийти в свой дом, в котором тебя никто не ждет…

– Хорошо, – без особого энтузиазма согласилась Надя. – Только ненадолго, а то муж расстроится.

– У вас – муж? – озабоченно вскинул бровь Альберт.

– Я похожа на женщину, на которой нельзя жениться?

– Нет-нет, что вы, что вы! – Альберт отчего-то покраснел. – Напротив, вы очень даже… Гхм… Вы очень хорошо выглядите.

– Спасибо, – дежурно улыбнулась Надя. – А сейчас быстро мойте руки – и к столу…

Ужинали втроем: домохозяйка тетя Валя, служившая Пручаевым лет пятнадцать, являлась чуть ли не членом семьи, и выпроваживать ее было как-то неудобно, хотя Альберт предпочел бы остаться с Надей наедине – глядишь, что-нибудь бы да и получилось.

– А как у нас дела на рынке недвижимости? – мимоходом поинтересовался Альберт, воздав должное кулинарному искусству тети Вали и выслушав от нее кучу последних новостей местного значения.

– А что именно вас интересует? – уточнила Надя, в третий раз выразительно глянув на часы – пора, мол, и честь знать!

– Ну, сколько, к примеру, сейчас будет стоить такой дом, как наш? – легкомысленно подставился Альберт. – Или наша дача на Белой?

– А вы, никак, все продавать собрались? – тяжело глядя на сотрапезника, спросила Надя. – Не рановато ли?

– Да нет – просто поинтересовался, – запоздало спохватился Альберт. – Просто… ну, давайте будем называть вещи своими именами: если вдруг что… если случится это, я в этом доме не останусь. Он постоянно будет мне напоминать о родителях… которых нет. Понимаете?

– Понимаю, – ледяным тоном ответила Надя. Тетя Валя тяжело вздохнула и отвернулась к окну, задрожав подбородком. – Рановато вы… об этом.

– Может, и рановато, – покладисто кивнул Альберт. – У меня сейчас смятение мыслей – вы должны понимать… Но вы не думайте – я вас не оставлю. Тетю Валю заберу домработницей – ей переквалифицироваться уже поздновато, а вы, Надя… вы будете моим личным секретарем. Для вас ничего не изменится…

– Ну спасибо – утешили, – Надя, зло усмехнувшись уголком рта, встала из-за стола и направилась к выходу. – Век не забудем вашу доброту. Спасибо за ужин, теть Валь, – все было очень вкусно…

– Я что-то не так сказал? – обескураженно промямлил Альберт, поспешая вслед за дамой – не удержать, так хоть реабилитироваться частично. Вот так расположил к себе, вот так «законтачил»! – Если вам показалось что-то режущим слух, вы должны меня извинить – у меня сейчас такое состояние…

– Все нормально, – бросила Надя, выдергивая из гардероба свою сумочку и вешая через руку плащ. – Вы меня не провожайте, я сама. Завтра – в половине одиннадцатого. Не проспите, пожалуйста…

…Ночь прошла отвратительно. В чистом воздухе элитного «спального» района катастрофически не хватало родных московских ароматов бензина и горелого асфальта, мертвая тишина непривычно давила на неподготовленный слух молодого человека, более приспособленный к непрекращающемуся грохоту проездной улицы и разнообразным мелким шумам многоквартирного дома. Стараясь отвлечься и заодно продуктивно попользоваться свежими впечатлениями, наш умелец рукодельный почти всю ночь напролет моделировал разнообразные пикантные ситуации с суровой секретарькой Наденькой – от жестокого изнасилования, сопровождавшегося дикими воплями и рычанием, до самых изощренных и фантастических ласк, каковые, несомненно, украсили бы совокупную коллекцию ухищрений франко-индуистских эротоманов.

В результате этой дрянной ночи было семикратно испачкано банное полотенце – пришлось замочить[24] во время утреннего туалета, завтрак был съеден без обычного аппетита, и к половине одиннадцатого, когда к усадьбе подъехала виртуально изнасилованная и заласканная Надя, Альберт, сам того не желая, чувствовал себя примерно, как и подобает скорбящему сыну, проплакавшему всю ночь напролет и посеревшему от горькой бессонницы…

В фойе «ракушки» их ждали. Войтов с двумя рослыми бодигардами, дама за пятьдесят со старомодной прической и солидным портфелем и симпатичная худенькая девушка небольшого росточка – в деловом костюме и с ноутбуком под мышкой.

Девушка с ноутбуком Альберту понравилась сразу – хрупкость сложения ее не портила, напротив, придавала какой-то шарм и некоторым образом противопоставляла рослой породистой Наде.

«Все, вопрос решен, – вяло взбодрился Альберт. – Вот ее и возьмем второй секретаршей – хватит ей у Войтова прозябать. Такую недурственно можно и на весу, припечатав спинкой к стеночке и ухватив под коленочки – легкая. И забавно же будет попискивать, пигалица, да косточками похрустывать! Ух-х-х…»

Войтов запойным не выглядел – несмотря на хроническую угрюмость (он такой в любой ситуации), был свеж, бодр, чисто выбрит, ароматен в меру и, вообще, вид имел вполне преуспевающий, чем наследника изрядно огорчил.

«Перехвалил я дядю Ваню, – с сожалением отметил Альберт. – Туповат наш надежда и опора – даже и краешком не помыслил, что наследник может сотворить для ветеранов холдинга какую-нибудь пакость. Разве можно быть таким беспечно доверчивым?!»

Управляющий наследника коротенько приобнял, дамам представлять нужным не счел, бодигардам сделал знак пребывать в фойе и, не обращая внимания на перемещавшийся по отделению персонал, потащил всю компашку на второй этаж – в стационар.

– Мужайся, – тихо пробурчал Войтов перед дверью палаты № 23, расположенной в конце коридора. – Держи себя в руках.

«Это вы все мужайтесь, – сердито подумал Альберт, проходя в палату. – Вот передумаю благодетельствовать, засучу рукава – такое вам устрою…»

Палата была более похожа на жилище состоятельного педанта: стерильная чистота здесь сочеталась с неброской роскошью интерьера и совсем не казенным уютом. Тем не менее непреложные элементы больничного быта не давали забыть, что это именно палата: скромно притулившаяся в углу установка для кварцевания, штатив с капельницей у кровати, на прикроватной тумбе – пульт с кнопками вызова, в углу, под потолком, – камера наблюдения и – стойкое медикаментозное амбре.

Мать, облаченная в домашний халат, полулежала в объемном кожаном кресле, укутанная в плед – несмотря на то что в палате было очень тепло. В сравнении с периодом двухгодичной давности (в последний раз они виделись с Альбертом на похоронах отца) Нина Павловна сильно похудела и, как ни странно, выглядела изрядно помолодевшей, чему немало способствовали яркий румянец на бледном лице, ненормально блестящие глаза и застывшая на пунцовых губах легкая улыбка.

– Что ж ты… так долго не был у меня? – мать говорила медленно, глядя как будто сквозь Альберта. – Два года…

– Мама… Мамочка! – Альберт, настроившись было держаться бодрячком, вдруг непроизвольно сделал два шага вперед, рухнул перед креслом на колени и, прижав безвольно лежавшие руки матери к своему лицу, принялся тоненько всхлипывать. Понял вдруг, рационалист офисный, как плох его единственный в мире родной человек – запоздало пробудилось что-то непрошеное в душе. – Мам… Что? Что с тобой? Почему мне никто не сказал?!

– А я держалась, – с какой-то нездоровой бравадой похвалилась Нина Павловна. – На лекарствах сидела… Все как-то недосуг… А тут вдруг… Что ж ты не приезжал-то, оболтус?

– Я звонил! – горько взрыднул Альберт. – Я постоянно звонил! Ты все время говорила – все нормально… Я не знал!

– Последний месяц ни разу не звонил… – упрекнула Нина Павловна. – А мне… мне уже недолго осталось. Ты не смотри, что улыбаюсь… это эйфория. От лекарств это…