гордо багровели знаки Тигра и Дракона.

Когда беглец вернулся, тайпан Шаолиня сразу же послал его в Коридор смерти, предупредив, что он либо сдаст экзамен, либо навеки останется лежать у подножия статуй. Если испытуемый опять потеряет сознание, вытаскивать его не станут. Обычаи надо блюсти!

Забыв о грации и достоинстве, с которыми его приучили сражаться, То превратился в хитрого сторожкого лиса. Тихонько прокрадывался мимо идолов, не стеснялся падать, чтобы избежать ударов, ставил блоки только двумя руками. Мимо зловредной тридцать второй статуи просто прополз на брюхе. Ему, окровавленному, с десятком царапин, синяков и шишек, понадобилось почти полстражи, чтобы добраться до конца коридора. Дверной проем был закрыт медным котлом весом в полтораста кын,[216] раскаленным докрасна. Чтобы пройти, надо было убрать его, обхватив обнаженными руками — при этом на запястьях выжигались священные символы.

Хуа То очистил отмершую кожу с подживающих шрамов и перевел взгляд на свой пояс. У бойцов цюань-шу он служит знаком отличия. Мужчины завязывают его справа, женщины — слева, наставники — посередине.

У То узел лежал на пупке. Великая честь — и огромная опасность при появлении в толпе и вообще любой компании. Пояс, завязанный посередине, означает, что ты претендуешь на самое почетное — среднее — место за любым столом, а потому любой человек может вызвать тебя на поединок, если сомневается в твоем праве и способностях.

Знаки Тигра и Дракона, пояс — атрибуты монаха Шаолиня. Но тело не облекает желтое одеяние жреца, голова не выбрита, как полагается служителю буддийской секты чань.

Вот и получается, что Хуа То из людей вышел да в небожители не попал.

Беглец явился в храм на седьмой день восьмой луны, когда Пастух и Ткачиха, звезды в созвездиях Водолея и Лиры, разделенные Млечным путем, приходят на свидание друг к другу. Это благоприятное время для возвращения. Лишь раз в году сороки составляют из своих хвостов мост через Светящуюся реку, чтобы влюбленные, которым не суждено было соединиться на земле, встретились хотя бы на небе.

Сегодня уже праздник Двойной девятки.[217] Прошедшее время он жил подобно остальным наставникам, упражнялся вместе с ними, обучал послушников. Все по-прежнему дружелюбны с ним, уважают и любят его, как брата. Тайпан разговаривает с ним, как с сыном.

Почему же он чувствует себя изгоем, почему тонет в этом море всеобщей приязни и благожелательства?!

Настоятель По оторвал взор от трактата легендарного императора Шэньнуна, первого в мире учебника по лекарственным травам, и улыбнулся своему любимцу.

— Я ждал, что ты потребуешь решающей беседы, Маленький Дракон, — назвал он гостя почетным именем, присвоенным после сдачи выпускного экзамена. — У другого выжидание и нерешительность продолжались бы годы. Ты же не рожден быть обработчиком нефрита.

Хуа То не обиделся на прозрачный намек. Особая твердость нефрита требует от мастеров огромного терпения и прилежания: одна маленькая подвеска делается два-три года. Что ж, нетерпеливость, неумение ждать — главные недостатки его характера, он это признает…

— Что гнетет тебя, сын мой?

— Сяньшэн, я уподобился чиновнику, которого допустили до стола в ямэне, не выдав шапки и пояса…[218]

— Только и всего? Не пристало обитателю храма валяться в красной пыли, то бишь предаваться суете лишь из-за того, что ему не стригут волосы и не одевают в желтое. Да и в конце концов, хорош Лянский сад, а долго в нем не проживешь.[219] Лунный старец не привязал тебя к обители красными нитями.[220] Сумев совершить побег отсюда, а потом пройдя Коридор смерти, ты обрел свободу входа и выхода. И потом, монаха, который изуродовал и унизил родственника императорского дома, ищут сюньбу и Божественная Паутина. Пока я скрываю тебя, но долго оставаться здесь тебе опасно…

— Тайпан, я окружен заботами храма, как шашки игрока, проигравшего партию в вэйцы,[221] фигурками противника. Я не могу уйти просто так, даже если обитель не нуждается более в моих услугах. Я ответил врагу злом на зло. Ныне я обязан воздать добром за добро — и Шаолиню, и вам лично, и всем братьям. Приказывайте, я готов отдать свою жизнь. Мне самому она больше не нужна, я выполнил свое предназначение. Расправа с обидчиком для меня была лишь свадьбой в период траура.[222] Мне теперь все равно — жить или умереть, молиться или сражаться! Располагайте мною!

— Похвально, что ты достиг гармонии, при которой жизнь и смерть едино желанны и нежелательны. Прискорбно, что ты не обрел высшей цели, утолив жажду мести. Бодхитсатвы отдаляют от себя нирвану, дабы направить человеческий род на путь истинный. Не храму, не мне должен ты услужить, а тому, что является корнем всего…

— Смысл сказанного вами не достиг моего разума…

— Что общего у хань-жэнь, хань-цзы, хань-хуа?[223]

— Хань — старинное название и символ Срединной империи!

— Вот и послужи Хань!

— Каким образом?

— Иероглиф шоу, обозначающий долголетие, как известно, в живописи изображается сотней различных способов. Путей служения Хань во много раз больше, только слепой их не увидит!

— Сяньшэн, простите, цитировать при вас Кун-цзы все равно, что хвастать своим топором перед домом Лу Баня.[224] И все же напомню, что, согласно его учению о дао,[225] предписывающему создание определенных порядков в обществе, есть три главных устоя: почитание подданными своего государя, детьми отца, женою мужа. Мудрец ничего не говорил о необходимости служить стране.

— Времена меняются. Что было хорошо для Кун-цзы тысячелетия назад, плохо для нас…

— Вы святотатствуете, подрываете каноны… — вяло пробормотал потрясенный То.

— Хоть бы и так! Вся жизнь — это ниспровержение авторитетов и избитых истин! Когда тебя принимали в храм, настоятель Као Минь предупредил: из трех главных устоев тебе надлежит выполнять лишь первый. Ты повиновался без слов, не плакал, как голодный котенок. Теперь, накануне твоего ухода из Шаолиня, я объявляю: отрекись и от первого устоя. Конец династии Мин близок, и тебе суждено стать одним из ее могильщиков ради спасения Хань.

— Разве я не могу остаться в храме и посвятить себя Будде?

— Увы, нет. Твои способности позволили бы тебе сделаться настоящим сифу — великим учителем, объединяющим качества непревзойденного бойца цюань-шу, искусного целителя, мудрого ученого и умелого наставника. Совершив побег ради мести, ты избрал себе другую дорогу — путь крови, насилия и жестокости. Вдобавок еще и украл серебро из храма…

— Вы несправедливы, сяньшэн! Взамен него я принес драгоценный меч, который стоит в тысячу раз больше, чем я позаимствовал из казны обители…

— Ладно, будем считать, что ты совершил для Шаолиня выгодную торговую сделку. Но чем ты недоволен? Ты в детстве мечтал стать чиен-чиа — ты стал им! Радуйся, благородный мечник! Спасай свою страну!

— От кого?

— Разве тебе выбили глаза, что ты не видишь врагов?

Обрати свой взор на юг — японские самураи пытаются проглотить союзную нам страну Чаосянь. Переведи взгляд на северные границы — там усиливаются дикие маньчжуры, опустошающие наши окраины. Их великий вождь Нурхаци[226] грозит превратиться во второго Чингиз- хана, а наше близорукое правительство не распознает грядущей опасности, не готовится к войне. Государственные войска слабы, в полках насчитывается едва половина состава, потому что военачальники получают жалованье и довольствие на всех, кто числится в списках, и забирают себе все предназначенное для мертвых душ! От ревизоров откупаются, гнев императора отвращают дорогими подарками. Отражение набегов мелких варварских шаек выдают за великие победы, против больших вражеских отрядов не выступают, отдавая им на разграбление села и города!