сами организуем круговую оборону. Им придется лезть наверх, чтобы попасть на нашу орудийную палубу, и это уравновесит численное их превосходство. Для штурма крепости нужно вдвое больше воинов, чем у обороняющихся.

— Ты был бы прав, если бы не три обстоятельства. Во-первых, разница в высоте корпусов меньше человеческого роста, она не послужит серьезным препятствием атакующим. Во-вторых, кормовые надстройки галеонов высятся над нами, и оттуда гяуры будут обстреливать правоверных. В-третьих, и это самое главное, ты забыл о рабах. Испанцы проломят борта прямо со своих палуб, освободят гребцов — и врагов у нас станет не вдвое, вчетверо больше…

Мурад поник головой:

— Ты опять побил меня в споре, великий. Однако и твой план не предотвращает беду…

— Ты еще не знаешь моего замысла во всей полноте. Какая стихия — самый грозный враг моряка?

— Вода?

— Огонь! Когда второй галеон сцепится с нами, мы предадим его огню!

— О таком и думать немыслимо! Пламя очень быстро перекинется на каторгу.

— Это и требуется! Мы даже сами ее подожжем. Экипаж второго галеона не сумеет перебраться через пылающую галеру на помощь своим собратьям. Мы же захватим первый галеон, обрежем абордажные канаты, оттолкнемся от своего корабля и уплывем. Рабы сгорят живьем и не вмешаются в бой на стороне противника…

— А если пожар охватит и первый галеон?

— Маловероятно. Я выбрал для сожжения именно правый корабль из-за направления ветра: он будет сдувать пламя вправо. В самом худшем случае сгорят все три судна. Мы погибнем, отправив в ад всех врагов!

В порыве восторга Мурад опустился на колени и поцеловал край одежды Искандара.

— Повелевай мной!

— Пушки с правого борта набей порохом до предела, ядра не клади, натолкай побольше пыжей в дула и подтащи к самому краю палубы. Пушки левого борта заряди картечью. Пусть команда приготовит абордажные крюки; объясни им мой замысел, расскажи, что им предстоит сделать. Пришли сюда также десять левендов, вооруженных самопалами. Выполняй! Андроникос! Приведи Джумбо, Сафонку и Хуа! Селим! Пришли сюда кузнеца, и пусть он принесет цепи, в которые были закованы мои телохранители.

…Трое друзей стояли перед Искандаром, которого окружали Селим, Андроникос, вооруженные янычары и кузнец.

— У меня очень мало времени, — нетерпеливо произнес Искандар. — Пришла пора испытать вашу верность и преданность мне. Сейчас начнется бой с испанцами, в котором каторга погибнет. Я хочу, чтобы вы, испытанные воины, сражались за меня. Если победим, возвеличу вас. Коли захотите, останетесь в моей свите, будете богатыми и знатными. Если пожелаете вернуться в родные края, дам денег на дорогу, путевые грамоты, посажу на купеческие суда, идущие в ваши земли. При отказе помочь мне на вас снова наденут цепи, вы вернетесь на банки — и ни за что не уцелеете. Неизбежная смерть в рабстве или свобода, богатство, возвращение на родину. Выбирайте!

— Вот, значит, как… — процедил слова сквозь зубы русский. — Два года мы ели с тобой вместе рабский хлеб, пили из одного черпака, прикрывали своими телами от тайных врагов. А ты теперь требуешь от нас измены и угрожаешь казнить, коли не согласимся…

— О каком предательстве речь? Разве против своих я вам предлагаю драться? Разве вы испанцы? Я просто хочу нанять вас к себе на службу. Что зазорного в том, чтобы стать наемником? Что касается казни, ты меня не понял. Я очень вас полюбил и не трону даже волос с ваших голов… Но буду вынужден заковать вас, если откажетесь за меня воевать, чтобы вы не взбунтовали рабов и не пришли на помощь гяурам. Если даже вы не будете сражаться и останетесь живы, я в благодарность за прежние услуги выполню свое обещание — помогу вам вернуться домой. Но я твердо знаю: никто из гребцов не переживет этого боя, предупреждаю вас в последний раз! Так что решайте скорей! Первым ты, Сафонка…

В кой уж раз на плечи парня пала невыносимая тяжесть выбора. Стоял он, как витязь на распутье у зловещего придорожного черного камня. Прямо пойдешь — смерть примешь, криво пойдешь — либо позорную гибель в бою против единоверцев обретешь, либо честь на богатство и волю обменяешь…

— Не любо мне брань вести против христианского народа на стороне бусурман, — вскинул он голову.

— Закуйте его! — приказал Искандар. — Ты, Хуа То, что скажешь?

— Я как он. Простить меня, великий! — китаец склонился в низком поклоне.

— Ты же ученый человек, неужели веришь в россказни о Христе? — презрительно удивился Искандар.

— Каждый боец иметь свои причины уходить от битвы, — загадочно ответил китаец и спокойно позволил кузнецу надеть на себя цепи.

— Надеюсь, ты, Джумбо, не станешь рассуждать, как эти глупцы?

— Я верить лишь в своих богов. Моя все едино, с которым драться — турок, испанец. Только вот плохой воин, что оставлять товарищей по импи в беде…

Вновь почуяв на себе привычную тяжесть кандалов, Сафонка вдруг ощутил непривычную свободу. От слепой веры в сладкое будущее, которой убаюкивал его хитрый обусурманившийся грек. От страха перед грядущим: а что стрясется со мной дальше? От раздирающих душу сомнений: не упустил ли приполони?

Отныне живи просто: ты раб! Не надейся ни на чью доброту и помощь, особенно своих начальников и владельцев. Они заковывают твое тело в железо, спеленывают волю угрозами и посулами, чтобы добиться от тебя одного — покорства. Не верь никому! Избавляйся от цепей! Ломай хребет хозяину!

При виде тройки бывших друзей, низвергающихся сквозь палубный люк в чрево каторги, полководцу сделалось грустно и тревожно. Вот они исчезают, словно пророк Иона в брюхе Левиафана. Будто ножом отсеклись незримые нити, связывающие Искандара с душами полюбившихся ему людей. «Некогда вы составляли единство, но вас стало двое», — пришло на ум изречение из апокрифического «Евангелия от Фомы».[215] Как горько…

«Выбрось их из головы. Они недостойны тебя: только дурни отказываются от величия, от возможности стать у истоков небывалой мировой империи. Оставлять же таких бойцов на свободе никак нельзя. Сосредоточься на предстоящем сражении. Это самое лучшее и самое худшее, самое прекрасное и самое страшное, что только может случиться в твоей жизни. Дружба, приязнь, милосердие, любовь, верность, честь — молоху по имени Победа, идолу по прозванию Власть ничего не жалко принести в жертву».

— Мы вот-вот столкнемся с галеоном. Отдай команду втащить весла внутрь, — предложил печальный, с осунувшимся лицом Андроникос.

— Мурад, прикажи убрать весла с правого борта, чтобы они не создавали помехи для второго галеона. Нам надо сцепиться с вражеским кораблем как можно плотнее…

— А как же с левого? — настаивал Андроникос.

— С левого не надо. Весла сломаются и немного помешают сближению корпусов, тем легче потом будет оттолкнуться от каторги…

— Ты меня не хочешь понять, Александр! Ведь при столкновении вальки раздавят многих гребцов!

— Полагаешь, им легче будет, если они поджарятся целехонькими? — злобно огрызнулся Искандар. И отвернулся: спиной — к старому учителю и прежним друзьям, лицом — к испанским галеонам, открытой грудью — навстречу угрозам рока.

Отзвучала большая «певучая» раковина, вместо колокола сзывавшая монахов на молитву и объявлявшая об окончании церемонии. Хуа То направился в келью настоятеля. Прежде чем войти, он поднял рукава и полюбовался шелушащимися на запястьях следами ожога. На розоватой новой кожице