отсутствия супруга понацепляет вам «зеленых колпаков»![156]

— Ваш намек оскорбителен!

— Ну что вы, я не имел в виду ничего дурного, напротив, похвалил вашу жену. Я много о ней слышал. Говорят, красотой она напоминает нефритовых дев — служанок небожителей. Хотелось бы удостовериться в этом самому…

— Моя супруга — простая, скромная женщина, она не покидает пределов нашего жилища…

— Я с удовольствием посещу ваш дом…

— Это высочайшая честь, цзянцзюнь! Но я падаю на колени и тысячу тысяч раз прошу извинить меня! Чтобы принять такого важного гостя, наша семья должна подготовиться! А я, к сожалению, на днях возвращаюсь в Северную столицу, мой отпуск на устройство домашних дел заканчивается. Я приглашаю вас в свой дом в Бэйцзине, когда обоснуюсь там. Ведь здесь у меня жилище временное, недостойное вашей светлости…

Хун Хсиучуан побагровел: он не привык к возражениям и отказам. Хлопок в ладоши — вошел слуга, углем разжег огонь в печке и добавил несколько поленьев пахучего дерева. Аромат наполнил комнату. Хозяин что-то тихо сказал прислужнику, тот поклонился, удалился и принес какое-то блюдо. Отец Хуа не поверил своим глазам: на столе стояла тарелка дим сум — маленьких кондитерских изделий из риса. Их подают только утром. Если дим сум предлагаются в другое время, значит, хозяин серьезно недоволен гостем.

— Чем я вызвал гнев сиятельного господина?

— Вы ведете себя, как дикарь, не понимающий прозрачных намеков! Хорошо, я отброшу обычаи цивилизованного общества и буду говорить с вами прямо, как с каким-нибудь маньчжуром. Мне весьма подробно описали прелести вашей жены, и я заочно воспылал к ней страстью. Приведете ее ко мне всего на одну ночь. В накладе не останетесь. Называйте вашу цену, естественно, разумную…

Отец Хуа понял: надо уходить. Однако гостевой долг вежливости исполнил до конца. Вытер руки салфетками. Почистил зубы острой зубочисткой, деликатно прикрывая рот рукой. Рыгнул, показывая, что наелся досыта. Юйши терпеливо ждал ответа.

— Цзянцзюнь, наверное, что-то перепутал. Моя жена получила свою нынешнюю фамилию в браке со мной, а не от хозяйки «зеленого терема».

— Не хотите ли вы сказать, что она особенная? Все женщины одинаковы, все в глубине души мечтают из кос сделать узел, все любят армию соперников в цветочных битвах, а не одного воина…

Хуа То покачал головой. Он понял намеки, так как знал: поступив в публичный дом, девушки получали фамилию хозяйки, а после обслуживания первого клиента вместо кос делали прическу, закладывая волосы узлом.

— Кун-цзы учил: «Все люди рождаются одинаково, но в практической и духовной жизни они сильно разнятся друг от друга». Вы, очевидно, судите по тем дамам, с какими вам приходилось общаться…

Мальчик снова мысленно кланяется отцу, сумевшему нанести ответное оскорбление гнусному генералу. Его на первый взгляд невинное замечание подразумевает не только то, что Хун Хсиучуан слишком много якшается с проститутками, но и то, что его родные по женской линии распутны. Юйши не понял намека, а скорее, предпочел пропустить его мимо ушей.

— Удивляюсь, почему вы колеблетесь. Крестьяне, торговцы, да между нами говоря, и сановники не стесняются торговать своими женами, сестрами, дочерьми, наложницами. Не убудет с вашей супруги, если она усладит меня несколько раз, развеет провинциальную скуку…

— Я не купец, не крестьянин, не сановник, господин мой. Я ученый на императорской службе, готовый оказать вам любую услугу, но только не такую, которая несовместима с моей честью. Я не зря дарил своей невесте чай.[157] Потрясен и огорчен, что ваш высокий сан не мешает вам делать низкие предложения, и что охранять ваше достоинство приходится мне, а не вам самому. На сем разрешите удалиться.

— Ах, какой вы изысканный, благородный и умудренный в науках! Позвольте в ответ на вашу заботу о моем достоинстве преподнести вам подарок.

Хун Хсиучуан подходит к столику, чертит кисточкой несколько иероглифов на бумажной полоске и вручает гостю.

Хуа читает надпись — отец принес «подарок» с собой. «Бьет волна по пузырям — круглым им не быть!». Внешний смысл предложения безобиден: набегающие волны разбивают мелкие пузыри, образующиеся у берега. Внутренний же, основанный на многозначности иероглифа «юань» («круглый» и «жить одной семьей»), заставляет мальчика оцепенеть от ужаса: супругам не суждено быть вместе…

— Фан квэй, дьявольский дикарь! — ругается дедушка. — Тебе нужно немедленно забирать жену и ехать в Бэйцзин. Или ты уступишь его желаниям?

— Никогда! Но спасемся ли мы от его похоти в столице?

— Ты ведаешь мудрость предков: «Лучше быть головой у муравья, нежели членом у слона». В провинции Хун Хсиучуан — тигр, в обители императора, где полно более важных особ, он лишь мелкий шакал, один из стаи. У него там немало врагов, пристально следящих за каждым его шагом. Еще несколько жалоб — и он снова окажется в опале. В столице Хун не рискнет прибегать к насилию, которым угрожает здесь. Выезжайте сегодня же ночью и спешите вовсю. Мальчик трудно переносит быстрые поездки, пусть остается со мной, пока я не продам дом и лавки. Мы поедем не спеша месяца через три и присоединимся к вам, когда вы устроитесь в Бэйцзине. Заберешь с собой все наши сбережения. Возьмите крытую повозку, благородной женщине неприлично путешествовать пешком, верхом или в открытом экипаже.

Мы доедем на ней до ближайшей каретной станции, а затем отошлем обратно. У меня есть подорожная грамота, позволяющая бесплатно пользоваться казенным транспортом.

…Все домочадцы вдруг забегали быстро-быстро, как при игре в догонялки. Глотая слезы, мальчик распрощался с родителями, и они уехали еще до рассвета.

Путь на галерную банку, скамейку для гребцов, у Сафонки завершился так. По приказу Нури-бея содрали с парня одежонку приличную, обрядили в лохмотья. На следующий же день погнали его в порт — как и на невольничьем рынке, там тоже продавали галерных рабов. В сопровождении четырех стражей Сафонку подвели к помосту, где набирали людей на большую каторгу. Рядом стояли Нури-бей и высокий турок.

— Вот, о Искандар-бег, тот самый невольник, — сумрачно сказал купец. И, повернувшись к Сафонке, бросил: — В последний раз делаю тебе добро. Я продал тебя великому воителю, который, как и ты, сейчас находится на дне пропасти. Оба вы либо снова возвеличитесь, либо сгинете. Как заповедывали древние римляне: «Или Цезарь, или ничто». Прощай, мой господин Искандар-бег, да пошлет тебе Аллах, который доселе был милостив к тебе, новой удачи, да позволит он сбыться твоим помыслам! И ты прощай, чужой человек, который мог бы стать мне вместо сына. Посей в своей голове мудрость священной книги: «… Дурной человек будет кусать тыл руки своей и скажет: „О если бы Аллаху было угодно, чтобы я последовал по пути вместе с пророком!“».

Нури-бей повернулся и ушел — навсегда из жизни Сафонки. Тот растерянно моргал: он мало что понял из прощальной речи купца.

Новый хозяин, улыбаясь, повернулся к только что купленному рабу. Был Искандар-бег уже зрел — лет под тридцать, высок, строен, черноволос, очень красив, похож не на османа, а на беломраморные статуи греческих богов, что стояли в саду Нури-бея. От его гибкой фигуры исходило впечатление мощи и в то же время легкости. Причем мощь эта не была чисто физической. Искандар-бега окружал ореол величия, он излучал властность и могущество, как солнце — свет. В его присутствии Сафонка, по-юношески гордившийся высотой своего роста и шириной плеч, казался себе мальчиком-с-пальчик, хотя размерами турок ничуть не превышал его. Царских статей муж, ему бы на троне восседать с державой и скиптром в руцех…

Турок, изучив Сафонку, обернулся к пожилому, лет за пятьдесят, человеку, стоявшему сзади:

— Андроникос, тебе было приказано выбрать 293 гребца — самых крепких. Я хочу их посмотреть. Но в