щекочущие звуки чужой речи как родные и совершенно понятные, а его рука, заключенная в окованную железном перчатку, разила сарацин тяжеленным смертоносным мечем.
Секунду назад действительно все было именно так – но за эту секунду на его плечо опустилась чужая холодная и безжалостная сталь. Прискорбно, но длинную сияющую полосу направляла не злая воля неверных – нет! Меч обрушил на Него рыцарь в запыленном плаще, с перепачканным потом и копотью лицом, с всклокоченными редкими волосами и высоким чистым, сухощавый и грозный, отмеченный вычурным гербом и скрытым в причудливой вязи латинских букв девизом «Страж и покоритель», похожий на видение из мира теней. Его глаза разили стрелами ненависти сильнее меча, а голос был тих, но силен и отчетлив:
– Пади, как пал Монсегюр! – возгласил темный рыцарь и обрушил меч. Он – тот другой и совершенно не знакомый самому себе, Прошкин – попытался уклониться, что бы смягчить удар, но от этой обрушавшейся на него с неожиданной стороны силы стал терять равновесие и соскальзывать из седла.
Спрыгнуть с коня тоже стало уже невозможно – длинный, окованный полосами стали носок его обуви зацепился за плащ, нога запуталась в стремени, и падение приобрело угрожающую стремительность – шнурок закреплявший плащ на шее больно сдавливал горло, обещая скорое удушье. Он бросил повод в надежде разорвать предательски прочный шелк, или сорвать закреплявшую шнурок пряжку, и избавиться от облепившего его как саван плаща. Конь, перестав чувствовать уверенную руку всадника, испуганно всхрапнул и отпрыгнул, испытывая степень дарованной новой свободы. Мир перевернулся перед Его глазами и верх смешался с низом – Он сознавал что сейчас соединится с землей и того Его, к которому он прежний даже не успел привыкнуть, в прах растопчут тяжелые и звонкие копыта тысяч лошадей… Останется лишь скорбь и прах как последний памятник тлеющим стенам забытого за эти несколько богатых странствиями и битвами лет Монсегюра…
От смерти под конскими копытами Прошкина спас мерзкий запах сердечных капель и ледяное прикосновение к виску. Жизнь – настоящая, сегодняшняя, теплая и привычная возвращалась к нему вместе с отблесками закатного солнца и начальственными криками Корнева:
– И еще раз вам повторю, Георгий Владимирович – голова майора государственной безопасности – это не место для сомнительных научных экспериментов! – руководитель похоже, не на шутку разошелся, отчитывая Борменталя. Проштрафившийся доктор успел вернуться в палату с темным стеклянным пузырьком лекарства и стаканом воды, – Так что потрудитесь привести товарища Баева в человеческий вид, пока еще кого-нибудь инсульт не хватил!
– Хотя я и не цирюльник, – гордо защищался Борменталь, – но никакой связи между прической Александра Дмитриевича и недомоганием Николая Павловича не усматриваю…
– Вы еще ему поставьте ваш любимый диагноз – Товарищ Прошкин переутомился, – Корнев очень похоже изобразил манеру Борменталя говорить четко отделяя слова друг от друга паузой.
– Я полагаю, это последствия его недавней травмы, – продемонстрировал недюжинные медицинские знания Баев. Сейчас он стоял за изголовьем кровати и прижимал к вискам Прошкина источники спасительного холода – серебренный портсигар с одной стороны, и рукоятку пистолета с другой, – Возможно Георгий Владимирович не знает, но Николай Павлович некоторое время назад каменные ступеньки крутой лестницы головой пересчитал. Так сказать – издержки профессии, повлекшие легкое сотрясение мозга…
Борменталь воздержался от комментирования подобных дилетантских диагнозов, только вздохнул с мученическим выражением на лице. Корнев продолжил:
– Мне, Георгий Владимирович ваша профессиональная позиция не понятна – одного вы не стрижете, второго душевно здоровым признаете, третьего и вовсе отравить хотите…
– Чем? – совершенно сбитый с толку Борменталь опустился на подоконник.
– Как это чем – сами подумайте! Или вам неизвестно что соединения свинца, содержащиеся в типографской краске, чрезвычайно токсичны и могут отравление вызвать? – Корнев осуждающе покачал головой, – Каждый школьник сейчас знает, что по этой причине продукты питания не в коем случае нельзя в газету заворачивать! А у вас что там – на подоконнике?
– Ах, вы об этом, – несколько успокоился доктор, рассматривая натюрморт из разложенных поверх газеты бутербродов с изрядно подтаявшим за день маслом и заветрившейся колбасой, – Это Алексея, Субботского, завтрак – он его утром с собой принес…
– Пусть, значит, Алексей Михайлович травится – медицине это безразлично. Вот какой вывод должен сделать любой бдительный гражданин, увидав такую икибану! – снова осуждающе покачал головой Корнев, – Уберите это безобразие немедленно и давайте сюда газету!
Борменталь с видом мнимой покорности переложил бутерброды на тумбочку, отряхнул с газеты крошки, сложил ее пополам и протянул Корневу. Неожиданно к изрядно помятым, перепачканным маслом страничкам протянулась холеная рука Баева:
– Я так отстал за время болезни от политических новостей, дайте я просмотрю… – Саша успел поймать краешек газеты.
– Вам, Александр Дмитриевич нужно нервную систему беречь! А то не ровен час – опять переутомитесь! Как выпишитесь из больницы – в библиотеке все сразу и прочитает… – Корнев решительно взял газету за другой край и потянул к себе.
– Хоть дату можно посмотреть, – упорствовал Саша.
– Она не заслуживает внимания! – тянул сильнее Корнев.
Борменталь пожал плечами:
– Какая бессмысленная свара! У меня таких газет в ординаторской – полным-полно…
– Именно таких? – быстро развернулся в сторону двери Корнев.
– Конечно – «Комсомольская правда», и все они совершенно новые…- Корнев уже шел по коридору в сторону ординаторской, за ним едва не бежал Баев.
Брошенная мятая газета опустилась на живот спешно покинутого коллегами Прошкина. Он автоматически взял шуршащий листок и поднес к глазам. 10 сентября 1939 года, вот и «Пакт о ненападении», вот и фотография со знакомой фигурой товарища Молотова… Сомневаться не приходилось – перед ним та самая газета, прилетевшая из завтрашнего дня немыслимым путем, что читал Феофан во время их последней встречи. Объект бесплодных ночных поисков. Даже в нынешнем плачевном состоянии здоровья Прошкину не составило труда восстановить путь опасной фальшивки. В нее была завернута еще не изданная книга с инструкциями для Тимура и его команды, которую принес в Управление старичок, сильно смахивающий на сбрившего бороду Феофана – известного так же как гражданин Чагин. Старичок оставил сверток для товарища Баева. Прошкин прекрасно помнил, как сам лично снял с книжки газетную обложку и обернул матерчатый томик в миллиметровую бумагу – что бы выглядел более аккуратно. А газету – не разглядывая особо, бросил на обеденном столе. Потом Леша замотал в этот примечательный полиграфический продукт пару холостяцких бутербродов.
Прошкин закрыл глаза, подождал несколько секунд, в надежде, что газета развеется так же как его недавнее видение из рыцарских времен. Увы, чудеса не происходят в день по два раза. Он сел на кровати, плеснул в мензурку украшенную мерной шкалой бурую жидкость с концентрированным запахом подмороженного осеннего сена, разбавил водой до помутнения, залпом выпил, подождал еще несколько секунд, взял газету и отправился на поиски руководства. Делать более широкие логические выводы о тайном смысле необычной газеты было вне его компетенции.
