вернуться, — говорила она себе. — Но если он вернется, то, наверно, презренным нищим, которого придется прятать от людских глаз и от собственных детей».

Иногда, в минуту упадка сил, ей казалось, что, если изгнанный муж вернется, она со стыда может в приступе ярости лишить себя жизни. Но вот пришла эта минута, и пани Ляттер, вместо того чтобы оцепенеть от ужаса, стряхнула с себя апатию. Энергическим шагом направилась она в спальню, выпила рюмку вина и на полученном письме написала одно слово: «Жду». Вложив письмо в конверт и написав адрес: «Мосье Арнольду», она велела отдать его посыльному.

Затем она села в кресло и, играя костяным ножом, устремила взгляд на дверь, спокойно ожидая, когда между портьерами покажутся лохмотья, одутловатое лицо и слезящиеся глаза человека, который когда-то встретился ей на улице и на которого должен быть похож ее муж.

Если бы у нее спросили, долго ли она ждала — час или несколько минут, — она не смогла бы ответить. Не слышала она также, как кто-то вошел в переднюю, постучался в дверь кабинета и, не дождавшись ответа, сам отворил ее. Пани Ляттер помнила только, что между портьерами действительно показалась какая-то тень и приблизилась к письменному столу. Пани Ляттер не смотрела пришельцу в лицо, и все же она была уверена, что перед нею стоит пьяный оборванец. Ей даже показалось, что она слышит запах водки.

— Чего же наконец вы от меня хотите? — спросила она по-французски.

— Так вот как встречаете вы меня, Каролина, — ответил звучный, как орган, голос.

Пани Ляттер с трепетом подняла голову. В двух шагах от нее стоял необыкновенно красивый мужчина: брюнет, среднего роста, с благородными чертами лица и матовой кожей. У него были черные усики и темные глаза, о которых трудно было сказать, что в них более пленительно: выражение меланхолии или нежности.

На вид ему можно было дать лет тридцать с небольшим, одет он был безукоризненно и на пальце левой руки носил перстень с крупным брильянтом.

Пани Ляттер смотрела на него в изумлении: никаких признаков нищеты или падения.

«Ах, вот оно что! — подумала она. — Так он из мошенников-франтов. Шулер или вор, который орудует в светских салонах. Но он совсем не изменился».

— Позвольте узнать, что вам угодно? — повторила она свой вопрос.

На красивом лице гостя изобразилось смешанное чувство волнения и легкого удивления.

— Каролина, — продолжал он по-французски, — я не претендую и не хочу претендовать на ваши дружеские чувства, но все же я для вас… ну, хотя бы… старый знакомый. Кажется, даже этот каменный Сократ встретил бы меня иначе, даже этот стол, это кресло… Да и портреты детей, — прибавил он, с улыбкой глядя на стену.

Пани Ляттер в гневе закусила губы.

— Дети, — сказала она, — и даже стол с креслом принадлежали моему первому мужу. Это очень далекие ваши знакомые, — прибавила она с ударением.

Лицо гостя покрылось темным румянцем.

— Хорошо! — сказал он, переменив тон. — Вы сразу хотите стать на официальную почву. Прекрасно! Позвольте все же присесть…

Он сел в кресло, от которого пани Ляттер с отвращением отодвинулась на другой конец дивана.

— Два месяца назад, — продолжал гость, — вы получили от меня письмо из Вашингтона, написанное в декабре прошлого года.

— Я ничего не получала.

— Ничего? — удивился гость.

— Ничего и никогда.

— Никогда? Но ведь я писал вам и в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году из города Ричмонда в штате Кентукки.

Пани Ляттер молчала.

— Ничего не понимаю, — в замешательстве произнес гость. — Правда, я сейчас не Евгений Арнольд Ляттер, а коротко Евгений Арнольд, но это не могло привести к недоразумению.

— Ах, так вы переменили фамилию! — воскликнула пани Ляттер со злобным смехом, ударив рукою о подлокотник. — Это дает основание думать, что вы не теряли времени даром…

Гость уставился на нее в изумлении.

— Разве вы слышали что-нибудь обо мне?

— Ничего не слышала, — жестко сказала она. — Но я знаю, по какой плоскости катятся слабые характеры…

Гость покраснел, на этот раз от негодования.

— Позвольте же мне коротко объяснить вам…

Пани Ляттер играла лентой платья.

— Как вам известно, я всегда был робок: в лицее, в университете. Когда я приехал в эту страну как гувернер, мой несчастный недостаток усилился, когда же вы… оказали мне честь и вышли за меня замуж, он почти перешел в болезнь…

— Что, однако, не помешало вам ухаживать…

— Вы имеете в виду гувернантку из Гренобля, но я за нею не ухаживал, я только помогал ей как землячке. Не будем говорить о ней… Итак, когда вы окончательно выгнали меня, я уехал в Германию, думая стать там гувернером. Однако мне посоветовали переехать на жительство в Америку, что я и сделал. — С минуту он помолчал. — Там я попал на гражданскую войну и с горя записался в северную армию под именем Евгения Арнольда. Я переменил имя из опасения замарать его, настолько я был уверен, что при моей робости, если тотчас не погибну, то или убегу с первого же сражения, или буду расстрелян за дезертирство. Однако вскоре я убедился, что робость и трусость — вещи разные. Короче говоря, я кончил кампанию в чине майора, получил от правительства триста долларов пенсии, от боевых друзей этот вот перстень и, — что меня больше всего удивило, — я, когда-то только исполнявший приказы всех, даже собственных учеников, сам научился приказывать. Поскольку новая фамилия сослужила мне такую службу, я оставил ее.

— Назидательная история, — произнесла пани Ляттер. — Я иное пророчила вам.

— Можно узнать? — спросил он с любопытством.

— Что вы будете играть в карты.

Гость рассмеялся.

— Я карт не беру в руки.

— Да, но когда-то играли каждый вечер.

— Ах, здесь? Простите, но я хаживал на вист к знакомым только для того, чтобы… не сидеть дома.

— Однако это стоило немалых денег.

— Ну, не таких уж больших. Сколько же я проиграл за два месяца?.. Каких-нибудь десять рублей.

— Вы оставили долги.

Гость вскочил с кресла.

— Я давно готов уплатить их. Но откуда вы о них знаете?

— Мне пришлось выкупить ваши векселя.

— Сударыня! — воскликнул он, ударив себя по лбу. — Я про то и не подумал! Но это не были карточные долги. Один раз я поручился за земляка. В другой раз надо было заплатить за гувернантку из Гренобля и отослать ее во Францию, а в третий раз я занял на дорогу, будучи уверен, что через полгода пришлю из Германии деньги. Судьба распорядилась иначе, но я верну долг хоть сегодня, я готов это сделать. Он не составляет и тысячи рублей.

— Восемьсот, — прервала его пани Ляттер.

— Векселя у вас? — спросил гость.

— Я порвала их.

— Это ничего не значит. Даже если их нет, с меня достаточно вашего слова, что они не в чужих руках.

Наступила продолжительная пауза. Вид у гостя был озабоченный, как у человека, который должен начать разговор на щекотливую тему; пани Ляттер погрузилась в задумчивость. В душе ее зрел