ввалились, и на висках серебрилась седина. Сын понял, что это она не поседела внезапно, а небрежно причесалась, и встревожился.

— Вы больны, мама? — спросил он, целуя матери руку, и присел рядом, согнув ногу так, точно хотел опуститься на колени.

— Нет, — ответила пани Ляттер.

— Вы меня звали?

— Мне все чаще приходится звать тебя, сам ты не показываешься.

Пан Казимеж смотрел матери в глаза, и в душе его снова проснулось подозрение, что мать прибегает к возбуждающим средствам.

— Тебе нечего сказать мне, Казик? — спросила пани Ляттер.

— Мне, мамочка? С чего это?

— Я спрашиваю, нет ли у тебя сейчас… какой-нибудь неприятности, не надо ли тебе открыться матери, раз у тебя нет отца.

Пан Казимеж покраснел.

— Вы, вероятно, думаете, что я болен. Честное слово…

— Я ничего не думаю, я только спрашиваю.

— Таким тоном, мамочка? Даю голову на отсечение, что кто-то насплетничал на меня, а вы так сразу и поверили. О, я чувствую, что с некоторых пор вы переменились ко мне.

— Это от тебя зависит, чтобы я оставалась прежней…

— Прежней? Так это правда? — воскликнул пан Казимеж, хватая мать за руку.

Но пани Ляттер осторожно высвободила руку.

— Ты можешь уехать за границу? — спросила она. — Сейчас?

Лицо пана Казимежа оживилось.

— За границу? Но ведь я целый месяц жду этого.

— И ничто не задержит тебя в Варшаве?

— Что может меня задержать? — удивленно спросил пан Казимеж. — Уж не здешнее ли общество? Так ведь там я найду получше.

Он так искренне удивился, что у пани Ляттер отлегло от сердца.

«Говард лжет!» — подумала она. А вслух прибавила:

— Сколько денег понадобится тебе на дорогу?

Пан Казимеж еще больше удивился.

— Ведь вы, мама, — ответил он, — решили дать мне тысячу триста рублей.

У пани Ляттер руки опустились. С отчаянием посмотрела она на сына, который приписал это отчаяние действию наркотиков, и умолкла.

— Что с вами, мамочка? — спросил он сладким голосом и снова подумал о наркотических средствах.

На этот раз мать не высвободила руку; напротив, она сжала руку сына.

— Что со мной, дитя мое? О, если бы ты знал! Тысячу триста рублей. Зачем так много?

— Вы сами назначили эту сумму.

— Это верно. Но если бы мне легко было достать такие деньги. Ты только подумай, какой дом я веду!

На этот раз пан Казимеж высвободил руку, он вскочил с диванчика и заходил по кабинету.

— О, господи! Нельзя ли без предисловий! — заговорил он с раздражением. — Почему вы не скажете прямо: ты не можешь продолжать образование. Церемонитесь так, точно, уезжая за границу, я оказываю вам любезность. Нет так нет! Жаль, что я порвал связи с железной дорогой. Если бы не это, я сегодня же подал бы прошение и стал чинушей. Потом женился бы на невесте с приданым, и… вы были бы довольны.

— Смотри, как бы ты не женился на бесприданнице, — тихо прервала его пани Ляттер.

— Это как же так?

— А если бы это пришлось сделать из чувства долга, — сказала она в замешательстве.

— Долга? Час от часу не легче! — засмеялся пан Казимеж. — Плохо же вы, мамочка, знаете мужчин! Да если бы мы женились на каждой, которая вздумала бы предъявлять свои права, в Европе пришлось бы ввести магометанство!

Странные чувства владели пани Ляттер, когда она слушала сына, который изрекал свои мысли тоном почти неприличным. Правда, относительно Иоаси она успокоилась, но ей претил цинизм сына.

«Да, это зрелый мужчина», — подумала она, а вслух сказала:

— Казик! Казик! Я не узнаю тебя. Еще полгода назад ты бы с матерью так не разговаривал. Я просто боюсь услышать о том, какую ты жизнь ведешь…

— Ну, не такую уж плохую, — сказал он помягче, — а если даже… так разве я в этом повинен? Я — человек, которого остановили на полпути к достижению карьеры. Боюсь, не испорчена ли уже она. Я теряю из виду высшие цели…

Пани Ляттер подняла голову.

— Ты меня упрекаешь? — спросила она. — Я в этом повинна?

Сын снова сел около матери и схватил ее руку.

— Это не упреки, мама! — воскликнул он. — Вы святая женщина и ради нас готовы пожертвовать всем, я знаю это. Но вы должны сознаться, что судьба была несправедлива ко мне. Воспитание, которое вы мне дали, пробудило в моей душе стремление к высшим, благородным целям, я хотел занять в обществе подобающее место. Первоначально обстоятельства даже благоприятствовали мне, и я вышел на настоящую дорогу. Но сегодня…

Он закрыл рукою глаза и вздохнул:

— Как знать, не испорчена ли уже моя карьера!

Пани Ляттер посмотрела на сына потрясенная. В его тоне было столько фальши или, быть может, насмешки, что ухо матери уловило это.

— Что ты говоришь мне и каким тоном? — сурово сказала она. — Ты толкуешь об испорченной карьере, а сам до сих пор о ней не позаботился? Нет, ты вспомни своих товарищей, ну хотя бы… Котовского…

— Ах, того, что ухаживает за Левинской?

— Стыдись! Этот юноша чуть не с малых лет зарабатывает себе на жизнь, и все же сегодня он полон веры в будущее…

— Этот осел! — резко прервал ее сын. — Дворники еще раньше начинают работать и никогда ни в чем не сомневаются, потому что всегда будут дворниками. Но есть карьеры, подобные хождению по канату, когда малейший неверный шаг…

Ни один мускул не дрогнул на лице пани Ляттер, но из глаз ее текли слезы.

— Мама, вы плачете? Из-за меня? — воскликнул пан Казимеж, упав на колени.

Пани Ляттер отстранила его.

— Не из-за тебя я плачу и не над тобою, а над самой собою. После сегодняшнего разговора мне кажется, что у меня пелена спала с глаз и я увидела печальную правду.

— Мама, вы преуве… вы чем-то раздражены…

— Видишь ли, каждое твое слово, каждый твой взгляд убеждают меня в том, что ты уже не ребенок, а взрослый человек.

— Это совершенно естественно, — заметил он.

— И к тому же ты мой кредитор, который дает мне понять, что я не выполнила перед ним своего обязательства. Да! Не прерывай меня. Воспитывая вас, я взяла на себя обязательство перед вами, ответственность за ваше будущее, а меж тем сегодня у меня нет… то есть сегодня я должна по этому обязательству платить. Ты получишь деньги, поезжай и учись. Делай карьеру. Но помни, через год у меня уже может не быть денег. И тогда мое долговое обязательство перед тобой погасится само собою, в силу создавшихся условий.

Пан Казимеж начал бегать по кабинету, сжимая руками голову.

— Что я наделал, несчастный! Что здесь творится! Мамочка, вы какая-то странная. Я в жизни ничего подобного не слыхивал! — Затем он остановился перед матерью и прибавил: — Я больше ничего не хочу, я не поеду за границу.