Представьте, он так говорит о будущем, как будто у него договор с господом богом! Поеду, говорит, за границу, не умру, говорит, — слыхали? — да еще, говорит, женюсь на панне Марии. Вот и толкуй с ним! Как послушал и его, сударыня, прямо скажу вам: страх меня взял, испугался я. Одно из двух: либо этот человек богохульствует и навлечет на всех нас гнев божий, либо… либо такая у него вера, что и гору с места сдвинет. Но если у него такая вера, а она у него и впрямь такая, — я это почувствовал, когда слушал его, — то что с ним поделаешь! Тут и руки опустятся, ведь он все сделает, что ему вздумается, да еще других за собой потянет.

У пани Ляттер румянец выступил на лице и сверкнули глаза.

— О да, — ответила она, — кто верит, перед тем никто не устоит…

Шляхтич прищелкнул пальцами, схватил вдруг пани Ляттер за руки и воскликнул:

— Поймались, сударыня! Вот и я, хоть и увалень, ну, и… чуточку постарше этого щенка, однако верю. Вы непременно должны выйти за меня замуж, а не пойдете, так я похищу вас, как римляне похищали сабинянок. Не смейтесь, сударыня. Против Пальмерстона, хотя он был старше меня лет на двадцать, одна дама возбудила дело за то самое… Стало быть, впереди у нас еще добрых двадцать лет, и, бог тому свидетель, мы совершили бы глупость, если бы не воспользовались…

Он увлек ее на диванчик и, невзирая на легкое сопротивление, обнял за талию.

— Не будем терять времени, сударыня, это грешно. Я в забросе, да и в хозяйстве все идет кое-как, а вы, сударыня, теряете здоровье, красоту и даже сон, мучаясь с этим пансионом, который ничего хорошего вам не принесет. Поверьте мне, ничего хорошего. Я знаю, какие разговоры идут в городе…

Пани Ляттер побледнела и покачнулась. Старый шляхтич положил ее голову себе на плечо и продолжал:

— Начнутся каникулы, и бросайте пансион! Дочку отдадим замуж; найдем ей такого, как Котовский, который лезет напролом, не спрашиваясь. Сын станет работать, и куда денется его франтовство. Ну, раз, два, три… — согласны?

— Не могу, — прошептала пани Ляттер.

— Как так, не можете? — возмутился шляхтич. — Вы так сложены… Что же у вас, обязанности, муж?

Пани Ляттер вздрогнула и, подняв на него глаза, полные слез, прошептала:

— А если… если…

— Если у вас муж? — подхватил он, несколько удивленный. — Ну тогда к черту его! Муж, который целую вечность не кажет глаз, это не муж. В чем дело, развестись нельзя, что ли? А надо будет, так я и пулю в лоб сумею пустить. Скажите только откровенно, в чем дело?

Пани Ляттер со слезами схватила вдруг и горячо поцеловала его руку.

— Не сегодня, — сказала она, — не сегодня! Я все расскажу в другой раз. Сегодня ни о чем меня не спрашивайте, — говорила она, трепеща и рыдая. — Никто не подумал бы, никто не поверил, как я несчастна и одинока. Чуть не сотня людей меня окружает, и нет живой души, которой я могла бы сказать; взгляни, какие тяготы и страдания легли на плечи одной женщины…

У шляхтича покраснели глаза.

— Вот видите, — продолжала она, глядя на него со страхом, — не успели вы сказать мне два добрых слова, а я уже растревожила вас… Мне ли думать о замужестве! Ах, если бы вы знали, как нужен мне человек, которому я могла бы хоть изредка выплакать душу. Вот видите, сударь, убежите вы от меня, да и скажете себе на лестнице: и зачем я связался с этой несчастной?

У Мельницкого слезы текли по седым усам. Он отодвинулся от пани Ляттер, взял ее за руки и сказал:

— Клянусь богом, я ничего не понимаю, но вы так говорите, что уж лучше бы мне нож в грудь всадили да растерзали ее на части. Что за черт, ведь не совершили же вы преступления? Говорите же!

— Преступления? — повторила пани Ляттер. — Откуда эти мысли? Да, если горе и труд — это преступление, но и только, ничего более!

— Ах! — махнул рукою шляхтич, — начитался я романов, вот и лезет в голову всякий вздор. Извините сударыня, но если совесть у вас чиста…

— Видит бог, чиста! — ответила пани Ляттер, прижимая руку к сердцу.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся старик. — Тогда к чему эти слезы и эти страхи? Я ни о чем не спрашиваю, вы сами мне как-нибудь расскажете обо всем, что вас мучит, но… Стыдитесь, маловерная! Так вы думаете, что смелы только такие щенки, как Котовский? Только они могут сказать: я не умру, пока не совершу своего дела? Да что же это, провидения нет на свете, что несчастной женщине, особенно такой, как вы, некому довериться! Плюньте на все беды, сударыня, покуда я жив, волос не спадет у вас с головы. Выйдете вы за меня или не выйдете, на то ваша воля. Но с той минуты, как вы заплакали при мне, вы уже не скажете, что вы одиноки. Я с вами! Мое сердце, рука, состояние — все принадлежит вам. Если вам что-нибудь нужно, скажите. Я все сделаю, клянусь богом. Ну же?

Пани Ляттер сидела, опустив глаза. Она сгорела со стыда, вспомнив, что не далее как час назад намеревалась занять у этого человека четыре тысячи, а взамен за эту услугу оставить в пансионе его воспитанницу. Откуда родился этот безумный план?

— Может, вам нужны деньги? — допытывался старик. — Ведь деньги часто причина всех бед. Скажите, сколько вам нужно? Двести, пятьсот, ну, а если крайняя нужда, так найдется и тысяча…

Щеки пани Ляттер покрылись ярким румянцем. Для этого человека тысяча рублей составляет солидную сумму, а она хотела занять у него четыре тысячи.

— Так сколько же? — настаивал он. — Я чувствую, что деньги — причина всех бед, а ведь они не то что бессонных ночей, одной вашей слезы не стоят.

Пани Ляттер подняла голову.

— Деньги у меня есть, — сказала она, — а вот совета спросить мне часто не у кого, хорошего человека недостает мне, на которого хоть поглядеть можно было бы. А это похуже всякой нужды.

— Не думайте вы об этом, сударыня, знайте, что я ваш слуга и готов за вас в огонь и воду. Я не настаиваю сегодня, раз в этом нет надобности, об одном только прошу: случись нужда, — ну, прямо не знаю какая, — вспомните обо мне. Дом у меня просторный, на нас двоих хватит, бросьте вы только этот свой пансион, который отравляет вам жизнь. Чем скорее вы с ним распроститесь, тем лучше, даже если останетесь в одной рубашке.

Он поднялся с дивана, собираясь уходить.

— Ну, а если когда-нибудь, — грустно сказала пани Ляттер — я и в самом деле постучусь в вашу дверь? Ведь я все могу потерять…

— Теряйте поскорее и приезжайте, — ответил он. — Когда бы вы ни приехали, — днем ли, ночью ли, — вы всегда найдете приют. Не хотите быть моей женой, можете стать хозяйкой в моем доме, который требует женской руки. Плюньте на пансион, довольно уж этих забот, от которых вы теряете сон и, наверно, аппетит!

Он поцеловал ей руки и, берясь за ручку двери, прибавил:

— Помните, сударыня: у вас есть свой дом! Вы нанесете мне, старику, тяжелую обиду, если не будете надеяться на меня как на каменную гору. Верить можно не только таким молокососам, как Котовский. Ну и шельма же, ну и хват! Отнимет он у меня Маню, как пить дать отнимет! А вино я тотчас пришлю вам и пить прошу каждый день…

— До свидания, — сказала пани Ляттер, пожимая ему руку.

— Кланяюсь в ножки и прошу не забывать. Я могу поклясться, что исполню все, о чем говорил вам, и, видит бог, не изменю своему слову.

Был уже пятый час, когда Мельницкий ушел из кабинета. Солнце село, только розовый отблеск, отраженный снегами Праги, тускло освещал кабинет и в нем пани Ляттер. Она стояла посредине комнаты, подперев рукой подбородок, и в ее красивых глазах, на которых еще не высохли слезы, застыло удивленное выражение.

Она чувствовала, что произошло какое-то событие, но усталая мысль не могла его постичь. Ей казалось, что до сих пор она жила не для себя, а только для других, всегда для других, и вот сегодня пришел этот