прощания, слезы, разговоры.

— Здислав!

— Послушай, Мадзя, давай раз навсегда с этим покончим. Если ты сообщишь отцу и матери, если кто- нибудь из них приедет сюда или ты увяжешься за мной, клянусь тебе, я приму яд. Поняла?

Мадзя тихо заплакала.

— Можешь утешать меня, как хочешь, — с раздражением продолжал Здислав, — приводи Дембицкого, делай со мной что угодно, но никаких докторов, никаких нежностей! Я очень долго жил без вас, и смерть у вас на глазах была бы для меня пыткой!

— Что же это, мы должны бросить тебя?

— Да, и ты в первую очередь.

— Ах, что ты говоришь! — воскликнула Мадзя, целуя брату руки.

— Довольно, прошу тебя! Не мучь меня своими слезами, не то я… выброшусь в окно. Я ведь сказал тебе, чего я хочу и на что вы можете толкнуть меня своими телячьими нежностями. А сейчас, если хочешь, отвези меня в гостиницу.

Глаза его блуждали, он задыхался от ярости. Мадзя поняла, что спорить бесполезно. Она утерла слезы, оделась, сдерживая рыдания, помогла брату набросить пальто и повезла его в гостиницу.

Всю дорогу Здислав сердился. Когда они вошли в номер, он взял зеркало и начал рассматривать свой язык, затем пощупал пульс и, вынув из чемодана термометр, сунул его под мышку.

— Не верится, что ты действительно тяжело болен, — сказала Мадзя. — Как это случилось?

— Простудился, схватил воспаление легких, запустил болезнь, и теперь — конец.

— А мы думали, что ты совсем выздоровел.

— И я сначала так думал. А потом уже не было смысла беспокоить вас. Все равно вы бы не помогли.

Он сидел, уставившись глазами в потолок, дрожал от возбуждения и поминутно щупал пульс. Чтобы хоть как-нибудь отвлечь брата от мыслей, которые, как стая воронья, носились над его головой, Мадзя начала рассказывать о том, как она жила эти два года. Для нее это была настоящая исповедь, но брат плохо ее слушал. А когда она спросила Здислава, что он о ней думает, тот ответил:

— Дорогая моя, разве человек, стоящий на краю могилы, может думать о чем-нибудь, кроме могилы? Все остальное — чепуха!

— И ты говоришь это после всего, что слышал от Дембицкого?

— Слова! — ответил он.

Они оба умолкли. Он воспаленным взором смотрел на свечу, Мадзя кусала губы, чтобы не разрыдаться.

Около полуночи Мадзя спросила брата, не хочет ли он спать.

— Ах, оставь! — отмахнулся он. — Разве я сплю по ночам? Боюсь, чтобы смерть не застигла меня врасплох. Днем дремлю немножко, потому что среди шума чувствую себя в большей безопасности.

— А ты, миленький, ляг сейчас, — сказала Мадзя, опускаясь перед ним на колени.

— Ты что, в своем уме? Я никогда теперь не ложусь, ведь меня может задушить кровь.

— А сегодня попробуй! Ведь я с тобой! Не болезнь тебя изнуряет, а бессонница и неправильный образ жизни. Если бы ты каждую ночь спал в постели, в удобном положении, ты бы убедился, что не так уж тяжело болен.

Она сжимала его горячую и влажную руку. Здислав задумался.

— Да, не худо бы поспать в постели. Но боюсь…

— А ты попробуй! Я уложу подушки повыше, будешь спать, как в кресле.

Бжеский посмотрел на кровать.

— Я бы попробовал… Ну, а вдруг я умру у тебя на руках?

— Не бойся, миленький. Я буду смотреть за тобой. Подложу тебе руки под спину и, если замечу, что тебе неудобно, подниму тебя.

Бжеский улыбнулся, подошел к кровати и сел. Попробовал откинуться на подушки, но испугался. Тогда Мадзя усадила его на середину кровати и начала осторожно укладывать его ноги на постель.

Здислав сопротивлялся и весь дрожал.

— Ну, довольно! — говорил он со спазматическим смехом. — Я уже сижу на кровати. Это — огромный успех: ведь раньше я бежал от нее. Довольно, Мадзенька, дорогая моя, золотко мое, не укладывай меня! Ведь я умру у тебя на руках.

Но Мадзя уже уложила его на подушки.

— Ну, разве тебе плохо так? — спросила она.

— Мне хорошо, только надолго ли? Убери, дорогая, со стола эти свечи, они смотрят мне прямо в глаза, как будто я уже покойник. А-а-а! только не отпускай мою руку или посади меня!

Мадзя вырвалась и мгновенно переставила подсвечники на комод.

— Вот видишь, — сказала она, присев около брата и снова беря его за руку. — Ничего с тобой не случилось, хоть я и отошла от тебя.

— Но как бьется сердце! — прошептал он.

Наконец он успокоился. Мадзя сидела рядом с ним, прислушиваясь к его отрывистому дыханию и чувствуя биение его пульса.

— Твой Дембицкий — чудак, — произнес Здислав. — Все стоит у меня перед глазами… Что за фантазии! И все-таки он сбил меня с толку.

— Представь себе, — продолжал он после минутного молчания, — раньше, как только наступала ночь, мне виделась на потолке какая-то черная полоса. Будто черная завеса медленно опускалась на комнату. Я понимал, что, когда она опустится до моей головы, я перестану мыслить, ибо по ту сторону завесы нет уже ничего, кроме тьмы. Бесконечной тьмы, простирающейся за пределы Млечного Пути и туманностей и непроницаемой, как железо. Ужасная мгла надвигалась отовсюду и душила меня. Потом мне стало чудиться, что я — точка, ничто, и лежу в бескрайней пустоте, которую когда-то заполняла вселенная. Вселенная исчезла вместе с моей жизнью, как исчезает отражение человеческого лица в воде, когда набегает рябь. Вселенная исчезла, от нее осталась только пустота, бесформенная, лишенная красок и движения. Ах, если бы ты знала, как терзали меня эти видения!

— А ты не думай о них, — шепнула Мадзя.

— Как раз и сейчас я думаю о них, — с улыбкой возразил ей брат, — потому что произошла удивительная вещь. И сейчас я вижу эту черную завесу, вижу, как она свешивается с потолка над моей головой. Но знаешь что? Сегодня тьма уже не кажется мне такой густой, такой непроницаемой. И если бросить на нее луч света, она исчезнет, как тень. А за ней еще много, очень много пространства, бесконечность, в которой, быть может, что-то и есть…

Он перевел дыхание и продолжал:

— Я и сейчас вижу пустоту, лишенную красок и движения, которая больше всего пугала меня. Но смелее вглядываясь в нее, я начинаю различать смутные очертания. В них нет еще ничего определенного, но нет той убийственно однообразной пустоты, в которой ничто не могло бы возникнуть. И все это следствие бесед с твоим Дембицким.

— Стало быть, ты начинаешь убеждаться в его правоте?

— Э, нет! — живо запротестовал брат. — Это вполне естественный процесс. Слова, которыми он забросал меня, неизбежно должны были запечатлеться в мозгу на сером и пустом фоне моих размышлений. Подстроил мне штуку, старая лиса! Теперь я не могу толком подумать о небытии: как только представлю себе его, мне тотчас вспоминаются сказки старика.

Больной успокоился.

— Мадзенька, — сказал он понизив голос, — если я засну, ты меня сразу же разбуди, а то… сама знаешь… А заметишь, что я перестаю дышать, хватай за плечи и сажай на постели. Даже водой брызни в лицо. Здесь есть вода?

Через минуту он уже спал. Глядя на него, Мадзя не могла поверить, что этот человек действительно смертельно болен. Он болен, конечно, но самое страшное, что у него нервы расшатаны и организм истощен от неправильного образа жизни.

Надежды Мадзи еще больше укрепились, когда Здислав, проснувшись около пяти часов утра, сказал,