несколько учительниц, одна бухгалтерша, старик чиновник и студент, недавно сдавший экзамены. Все они ели много и торопливо, а разговаривали мало — каждый спешил на работу. Только студент, который по бедности брал половинный обед, ел медленно, стараясь вознаградить себя за слишком скудные порции большим количеством хлеба. Глядя на его впалые щеки и ввалившиеся глаза, Мадзя теряла аппетит. Девушку преследовала мысль, что, быть может, судьба этого бедняка сложилась бы иначе, если бы она, Мадзя, не порвала с Сольским!

Когда Мадзя пила черный кофе, ей сказали, что ее дожидается какая-то дама.

«Ада!» — пронеслось у нее в уме.

С бьющимся сердцем Мадзя вошла в свою комнату и увидела панну Говард, которая быстро поднялась со стула и, распростерев руки, стала совершенно похожа на придорожное распятие.

— Привет! — воскликнула панна Говард. — Привет, вы вдвойне героиня!

Она заключила Мадзю в объятия и восторженно заговорила:

— Я преклоняюсь перед вами, панна Магдалена. Одним ударом вы посрамили и богача и мужчину. Да, если бы все женщины поступали по вашему примеру, мы быстро поставили бы мужчин на место. Надменные скоты! Ваш прекрасный поступок делает вам честь, как демократке и независимой женщине.

Немного успокоившись, панна Говард сообщила Мадзе, что Сольский после ее отказа так рассвирепел, что убил свою собаку.

— Убил Цезаря? — бледнея, переспросила Мадзя. — Но откуда вы это знаете?

— Вчера у меня был поверенный Сольского, вы с ним знакомы. Очень приятный мужчина средних лет.

— Ноги у него немножко… — начала Мадзя.

— Да, да, — подхватила панна Говард, — ноги у него немножко странной формы, но человек он очень милый. Принес для нашего общества месячный взнос панны Сольской, сто рублей. Признаюсь, панна Магдалена, — прибавила она после минутного молчания, заметив, что по лицу Мадзи пробежала тень, — в этих сторублевках панны Сольской есть что-то унизительное для меня. Особенно теперь, после вашего замечательного поступка. И скажу вам прямо, никогда я так не презирала богачей, как теперь, когда вынуждена принимать их пожертвования. Но что делать? Расходов у нашего общества все больше и больше…

Нахмурив брови, панна Говард задумалась. Но не прошло и минуты, как чело ее прояснилось.

— Этот поверенный Сольского — необыкновенный человек, — уже с улыбкой продолжала она. — Красивым его не назовешь, но в глазах у него есть что-то такое… Он вдовец. Когда приезжает ко мне, сидит по несколько часов. Помог мне завести счетоводные книги, дает полезные советы. Право, если над нами, женщинами, тяготеет проклятие, обрекающее нас выходить замуж, следовало бы выходить только за таких, как он. Но эти чванливые баре, эти властелины мира, — повышая голос, продолжала панна Говард, — не достойны изведать сладость супружеской жизни. Ах, панна Магдалена, вы прекрасно поступили, отказав Сольскому! Один его вид вызывал во мне страх и омерзение. Представляю себе, какой это похотливый и мрачный зверь. Настоящий инквизитор! Ха, ха, ха! Думал съесть хорошенькую женщину, как устрицу, да не тут-то было! Бац! — и получил по рукам. Он полагал, что скромная учительница от его богатства позабудет о своем женском достоинстве. Панна Магдалена! — воскликнула она, вскакивая со стула, — вы поступили, как Жанна д'Арк с тем, как бишь его, ненасытным завоевателем! Ну, прощайте! Если вам понадобятся уроки, дайте мне знать и помните, что у вас есть друг, который восхищается вами. Ах, эти подлые мужчины!

После ухода панны Говард Мадзя еще долго не могла собраться с мыслями. Страстная проповедница женского равноправия двоилась в ее воображении. Одна панна Говард ненавидит богачей, другая принимает от них пожертвования, одна презирает мужчин и брак, другая, пожалуй, не прочь выйти замуж.

«Но какой изверг этот Сольский! — сказала про себя Мадзя. — Убить Цезаря!»

Потом ей другое подумалось: если уж кривоногий поверенный Сольских произвел на панну Говард такое сильное впечатление, что та готова выйти за него замуж, то почему же Сольский не достоин женской любви?

— Он никогда не говорил, что любит меня! — с обидой прошептала Мадзя.

Но тут же вспомнила, что Сольский делал больше: он исполнял ее малейшие желания. А как он говорил с ней, как смотрел на нее, как целовал ей руку!

Только теперь в душе Мадзи зашевелилось сомнение, правильно ли она поступила, отказав Сольскому. Но девушка с негодованием отогнала от себя эту мысль.

Из коридора доносился топот ног — третья очередь столовников пани Бураковской шла с обеда. В соседней комнате застучала швейная машина, сильнее запахло подгоревшим жиром, и Мадзя услышала вопли пани Бураковской.

— Нет, вы только подумайте, кошка съела телячью котлету! Боже мой, боже мой, разве тут добьешься толку! В столовой разбили тарелку, Марианна сломала поварешку, кошка съела мясо! Ах, горе, горе мне с вами!

Мадзя подумала, что все в этом доме вертится вокруг телячьей котлеты. За этой котлетой прислуга бегает на рынок, к этой котлете спешат столовники, ради этой котлеты машинка панны Пастернакевич стучит по шестнадцать часов в сутки, за этой котлетой охотятся голодные кошки и, наконец, из-за этой котлеты пришла в отчаяние пани Бураковская.

Одни только телячьи котлеты, и больше ничего! Они здесь царят, ими поглощены умы и заполнены сердца.

Нет, у Сольских было не так, там вообще о еде не думали. Там заботились о том, как бы дать работу нуждающимся, говорили о духах и о том, что завод — это живое существо, мыслящее и чувствующее, там рассуждали о женском союзе или о всемирном потопе.

Странное дело! Как из застенка, вырвалась Мадзя из дома Сольских, а уже через несколько дней стала тосковать по нем.

Там было тихо-тихо, в окна из сада заглядывали деревья. А главное, Мадзе после занятий в пансионе было о ком позаботиться. Ведь Ада, эта знатная дама, так льнула к ней, так искала ее дружбы и ласки, словно дитя, которое жаждет любить и быть любимым.

— Что я наделала? — шептала Мадзя, ломая руки.

А сам Сольский, этот угрюмый чудак, в котором энергия бьет ключом. Настоящий ураган в образе человека, но при ней, Мадзе, он становился мягче. Правда, с ним было тревожно, словно в бурю, когда налетят на тебя вихрь и мрак. Но каким это кажется прекрасным сейчас, когда все ушло невозвратно!

В эту минуту Мадзя ясно поняла, чем был для нее дом Сольских. Это был мир, для которого материальные интересы не существовали. Там она впервые встретила людей, всерьез озабоченных общественными проблемами, загадками духа и природы. Там она нашла нежную подругу, нашла мужчину, который любил ее совершенно бескорыстно. Там, наконец, у нее была ясная цель в будущем: школа при заводе.

И только подумать, что она сама, собственными руками, разрушила такое счастье, отказалась от участи, которая выпадает, быть может, одному человеку из миллиона.

Когда тоска о прошлом немного улеглась, Мадзя начала размышлять. А что, если Сольский снова попросит ее руки, не почувствует ли она снова с ним непреодолимой тревоги? Сумеет ли он заговорить с ней другим языком, более доступным и понятным для ее сердца, и привязать ее к себе не только узами восхищения и благодарности? Может ли она быть уверена, что Ада никогда не взглянет на нее свысока, как знатная дама, и никогда не повторит слов, самый тон которых ранил сердце Мадзи? А тетушка Габриэля, старая графиня и все родичи Сольских, с которыми она познакомилась на пасху, разве будут они относиться к ней иначе, чем прежде?

Нет. Следовательно, она не могла жить в этом волшебном мире, который принес ей столько огорчений; и все же тоска по нем томила ее душу.

Медленно спустился вечер; меньше тянуло чадом, стихли шаги в коридоре и уличный шум. Мадзя прикрыла окно, зажгла лампу и села писать письмо отцу. Она рассказала ему обо всем, что с ней случилось, спрашивая его мнения и совета. И когда кончила письмо, ей стало легче.

Слух о происшествии в доме Сольских разнесся по Варшаве, и Мадзю несколько дней подряд навещали разные люди. Приходили в одиночку и парами бедные женщины из союза; они робко осведомлялись, не