Юбка ее была высоко подоткнута, и Слимак лишь теперь заметил, какие у нее красивые белые колени. Мороз пробежал по его коже.

«Какого черта ему надо от моей бабы? — повторял Слимак. — На лошади сидит, как нищий на паперти, а к бабам приставать — на это он горазд! Ну, и моя тоже — могла бы малость прикрыть свою красоту, а то расселась — смотреть тошно. Как-никак это баринов шурин…»

Баринов шурин съехал с моста, не без труда повернул лошадь к воде и остановился возле Слимаковой. Мужик уже не бормотал, а смотрел на них во все глаза. Колени жены показались ему еще белее.

Вдруг произошло что-то непонятное. Панич протянул руку к бусам на шее Слимаковой, но она так решительно взмахнула вальком, что конь в испуге выскочил из воды, а всадник обхватил его шею коленями.

— Что ты делаешь, Ягна! — ахнул Слимак. — Это же баринов шурин, дура!..

Но крик его не долетел до Ягны, а панич нисколько не обиделся на то, что ему погрозили вальком. Он послал Слимаковой воздушный поцелуй, привстал в стременах и пришпорил коня. Умное животное угадало его намерения. Высоко вскинув голову, конь резвой рысью понесся к хате Слимака. Однако счастье снова изменило паничу: нога его выскользнула из стремени, он обеими руками вцепился в гриву и заорал что было мочи:

— Тпру!.. Стой же ты, черт!..

Услышав крик, Ендрек взобрался на ворота и при виде странно одетого панича захохотал во все горло. Лошадь шарахнулась влево и так тряхнула всадника, что с головы его свалился бархатный картузик.

— Подними-ка мою шапку, дружок!.. — на скаку крикнул панич Ендреку.

— Сам потерял, сам и поднимай. Ха-ха-ха! — покатывался Ендрек и захлопал в ладоши, чтобы испугать скакуна.

Все это видел и слышал Слимак. В первую минуту у него отнялся язык — в такой гнев его привело нахальство сына, но он мигом опомнился и гаркнул:

— Ах ты щенок этакий!.. Сейчас же подай ермолку паничу, раз тебе велено!

Ендрек поднял двумя пальцами картузик и, стараясь держать его подальше от себя, подал всаднику, который наконец совладал с лошадью.

— Благодарю, очень благодарен, — проговорил панич, смеясь не хуже парнишки.

— Ендрек! Ты что же, собачий сын, шапку не снимаешь перед паничем? — орал с горки Слимак. — Сейчас же сними!

— Буду я перед всяким шапку ломать! — ответил дерзкий мальчишка.

— Отлично! Очень хорошо!.. — радовался панич. — Погоди, вот тебе злотый. Свободный гражданин ни перед кем не должен унижаться.

Но Слимак не разделял демократических взглядов панича. Бросив вожжи, с шапкой в одной руке и кнутом в другой, он уже бежал к Ендреку.

— Гражданин, прошу тебя, гражданин, — взывал панич к Слимаку, — не трогай этого юношу… Не подавляй в нем независимости духа… Не…

Он собирался было продолжать, но лошади надоело стоять, и она понесла его к мосту. По дороге всадник встретил возвращавшуюся домой Слимакову, снял испачканный в пыли картуз и, замахав им, прокричал:

— Прошу вас, пани, не позволяйте бить мальчика!..

Ендрек исчез, панич повернул назад и снова проехал по мосту, а Слимак все еще стоял на том же месте с шапкой в одной руке и кнутом в другой, пораженный всем происшедшим. Что за чудак! Пристал к его жене, обрадовался нахальству Ендрека, почтенного крестьянина назвал «гражданином», а бабу его — «пани»…

— Вот фармазон! — буркнул Слимак. Затем надел шапку и, рассерженный, вернулся к лошадям.

— Нно-о, милые! Ну и времена настали, ну-ну! Деревенский малый не хочет поклониться барину, а барин его же похваливает. Да уж и барин! Хоть он и шурин помещику, а в голове у него неладно! Нно-о, милые! Скоро и вовсе господа переведутся, и тогда мужику крышка! А может, Ендрек мой, как подрастет, и вправду надумает что другое, только мужиком он не будет, ей-ей, не будет! Нно-о, милые!..

Ему казалось, что он уже видит своего Ендрека в низких ботинках и бархатном картузике.

— Тьфу! — сплюнул мужик. — Нет, покуда я жив, тебе, щенок, по-господски не одеваться. Нно-о, милые! Придется ему нынче задать трепку, а то малый до того избалуется, что, пожалуй, перед самим помещиком шапки не снимет, а тогда заработка не жди. Только этого не хватало! А все из-за бабы, это она с пути сбивает парня. Ничего не поделаешь, придется нынче пересчитать ему ребра!..

Тут Слимак снова заметил пыль на дороге, но уже со стороны равнины, и различил два неясных силуэта: один — высокий, другой — продолговатый.

«Корову кто-то ведет, — подумал мужик, — куда бы это? Ярмарки будто нет… Непременно выдеру парня, хоть сам господь бог за него вступись… Чья же это корова?.. Нно-о, милые! Эх, кабы мне еще коровку да в придачу этот лужок!..»

Съехав с вершины холма, он принялся бороновать косогор, спускавшийся к Бялке. У реки он увидел Стасека, зато потерял из виду свой хутор и таинственного мужика с коровой. От усталости у него не подымались руки, едва двигались ноги, но всего тяжелее было сознание, что ему, верно, никогда не удастся хорошенько отдохнуть. Кончит он работу на своем поле, надо идти в город, — а то чем же жить?

«Хоть бы разок отлежаться вволю! — думал мужик. — Эх, будь у меня побольше землицы или еще одна корова да луг, я бы тогда знай себе полеживал…»

Он уже с полчаса шагал за бороной на новом месте и то чмокал лошадям, то мечтал о том, что когда- нибудь отлежится, как вдруг услышал:

— Юзеф! Юзеф! — и увидел на холме свою бабу.

— Ну, чего тебе? — спросил мужик.

— Что случилось-то, знаешь? — заговорила, запыхавшись, хозяйка.

— А почем я знаю? — забеспокоился мужик. «Неужто новая подать?» — мелькнуло у него в голове.

— Пришел к нам дядька Магды, ну, этот, Войцех Гроховский…

— Девку, что ли, пришел забирать?.. Ну, и пусть берет.

— Как бы не так, только ему и заботы, что о девке! Корову он привел и хочет продать ее Гжибу за тридцать пять рублей бумажками и рубль серебром за повод. Заглядение — корова, верно тебе говорю.

— Пускай продает, мне-то что?

— А то, что мы ее купим, — решительно заявила Слимакова.

Мужик даже кнут уронил наземь и, задрав голову, уставился на жену.

Он и правда давно мечтал о третьей корове, но отдать сразу тридцать с лишним рублей и произвести такой переворот в хозяйстве — это показалось ему просто чудовищным.

— Бес тебя, что ли, попутал? — спросил он.

Баба уперлась руками в бока.

— А чего меня путать? — проговорила она повышая голос. — Что ж, меня уж и на корову не станет? Гжиб своей бабе бричку купил, а тебе скотины для меня жалко?.. Стоят у нас две коровы в закуте, что ж, много тебе с ними забот? А нашлась бы у тебя хоть одна крепкая рубаха, кабы не наши коровы?

— Господи помилуй! — простонал мужик, у которого от скороговорки жены начинали путаться мысли. — Да чем же ты ее кормить будешь? Сена мне больше в усадьбе не продадут. Ну, говори, чем? — спрашивал он.

— Арендуй у барина хоть этот лужок, вот тебе и сено, — ответила жена, показывая на полосу земли, зеленевшую между рекой и пашней Слимака.

Возможность так скоро осуществить свои самые дерзкие мечтания поразила мужика.

— Побойся ты бога, Ягна, что ты болтаешь? Как же это я арендую луг?

— Сходи в усадьбу, попроси барина да заплати за год, только и всего.

— Спятила баба, ей-богу, спятила! Да ведь нынче наша скотина щиплет тут траву даром, а заплати я за аренду — что тогда? Тогда-то уж не будет даром.

— Заплатишь за аренду, будет у тебя третья корова.

— На черта она сдалась, если мне и за нее и за луг надобно платить. Не пойду я к барину.

Жена подошла поближе и посмотрела ему в глаза.