— и между вами не произошло бы никакого недоразумения.

— Недоразумения? — переспросил Вокульский, широко раскрывая глаза.

— Ну да; насколько я знаю, она готова простить вас.

— Простить?..

— Я вижу, вы еще не совсем… оправились, — заметила она небрежным тоном, — если сами не чуствуете, как безобразно вы поступили… По сравнению с вашими эксцентричными выходками даже барон кажется человеком изысканным.

Вокульский так искренне расхохотался, что его самого это озадачило.

— Вы смеетесь? — заговорила снова Вонсовская. — Я не сержусь, так как понимаю, что означает подобный смех… Высшую степень страдания…

— Клянусь, вот уже два месяца я не чуствовал себя так свободно… Боже мой… пожалуй, даже два года! Мне кажется, все это время мой мозг омрачало какое-то страшное наваждение, а сию минуту оно рассеялось… Только теперь я почуствовал, что спасен, и спасен благодаря вам.

Голос его дрожал. Он взял обе ее руки и поцеловал их почти страстно. Вонсовской показалось, что в глазах его блеснули слезы.

— Спасен… и свободен! — повторял он.

— Послушайте, — холодно произнесла Вонсовская, отнимая руки. — Я знаю все, что произошло между вами… Вы поступили недостойно, подслушав разговор, который известен мне во всех подробностях, как и многое другое… Это был самый обыкновенный флирт…

— Ах, значит это называется флиртом! — перебил он. — Когда женщина уподобляется буфетной салфетке, которою всякий может вытирать себе пальцы и губы… так это называется флиртом? Прекрасно!

— Замолчите! — крикнула она. — Я не спорю, Белла поступила нехорошо, но… судите сами о своем поведении, когда я скажу, что она вас…

— Любит, не так ли? — подхватил Вокульский, поглаживая бороду.

— О, любит… Пока что просто жалеет… Я не хочу вдаваться в подробности, скажу лишь, что за эти два месяца я почти ежедневно встречалась с нею… что все время она только и говорила о вас и что излюбленное место ее прогулок — заславский замок… Как часто сидела она на том большом камне с надписью, как часто видела я на глазах ее слезы… А однажды она горько разрыдалась, повторяя вырезанные на камне строки:

Везде, всегда с тобой я буду вместе,

Ведь там оставил я души частицу.

Что же вы скажете?

— Что я скажу? — повторил Вокульский. — Клянусь, единственное, чего я хотел бы в эту минуту, — чтобы не сохранилось ни малейшего следа от моего знакомства с панной Ленцкой. И прежде всего — чтобы исчез злополучный камень, который приводит ее в такое умиление…

— Будь это правда, я получила бы прекрасное доказательство мужского постоянства…

— Нет, вы получили бы доказательство чудесного исцеления, — взволнованно сказал он. — Боже мой… мне кажется, что кто-то замагнетизировал меня на несколько лет, что два месяца назад меня неосторожно и неумело разбудили, и только сегодня наконец я действительно пришел в себя.

— Вы говорите серьезно?

— Разве вы не видите, как я счастлив? Я обрел самого себя, я снова принадлежу себе… Поверьте мне, это чудо, которого я совершенно не понимаю; я могу сравнить себя сейчас только с человеком, который очнулся от летаргического сна, уже лежа в гробу.

— Чему же вы это приписываете? — спросила она, потупив глаза.

— В первую очередь вам… И еще тому, что я наконец решился ясно высказать перед кем-то мысли, которые уже давно созрели во мне, только смелости не хватало в этом признаться. Панна Изабелла — женщина иной, чуждой мне породы, и только какое-то помрачение ума могло приковать меня к ней.

— И что же вы сделаете после столь интересного открытия?

— Не знаю.

— Может быть, вы уже встретили женщину своей породы?

— Может быть.

— Это, наверное, та… пани Ста… Ста…

— Ставская? Нет. Скорее вы.

Вонсовская поднялась с надменным видом.

— Понимаю, — сказал Вокульский. — Мне следует уйти?

— Как считаете нужным.

— И мы не поедем вместе в деревню?

— О, это уж наверное… Впрочем… я не запрещаю вам приехать туда… У меня, вероятно, будет Белла…

— В таком случае, я не приеду.

— Я не говорю, что она обязательно будет.

— И я застану вас одну?

— Возможно.

— И мы будем беседовать, как сегодня?.. И ездить верхом, как тогда?..

— И между нами действительно начнется война.

— Предупреждаю, я ее выиграю.

— В самом деле? И, может быть, сделаете меня своей рабыней?

— Да. Сначала я докажу вам, что умею властвовать, а потом на коленях вымолю у вас позволения стать вашим рабом…

Вонсовская повернулась и вышла. В дверях она на минутку остановилась и, слегка кивнув, бросила:

— До свидания… в деревне!..

Вокульский ушел от нее словно пьяный. Уже шагая по улице, он пробормотал:

— Ну конечно, я одурел.

Обернувшись, он заметил, что Вонсовская смотрит ему вслед из-за занавески.

«Черт побери! — подумал он. — Не попался ли я снова в историю?»

По дороге домой Вокульский все время раздумывал о происшедшей в нем перемене.

Он словно выкарабкался на свет из бездны, где царили мрак и безумие. Кровь быстрее струилась в его жилах, он глубже дышал, мысли текли с необычайной свободой, он ощущал во всем теле какую-то бодрость, а в сердце невыразимый покой.

Его уже не раздражала сумятица улицы, радовал вид толпы. Небо как будто посинело, дома посветлели, и даже пыль, пронизанная солнечным светом, была прекрасна.

Но всего приятнее было глядеть на молодых женщин, на их гибкие движения, улыбающиеся губы и манящие глаза. Две или три посмотрели ему прямо в лицо, ласково и кокетливо. У Вокульского заколотилось сердце, и словно горячий ток пробежал с головы до ног.

«Прелестны…» — подумал он.

Но тут же вспомнил Вонсовскую и должен был признать, что она красивее всех этих прелестных женщин, а главное — соблазнительнее. Как сложена, какая чудесная линия ноги, а цвет лица, а глаза — бархатистые и искрящиеся, как бриллианты… Он готов был поклясться, что ощущает запах ее кожи, слышит ее нервный смешок, и в голове у него зашумело при одной мысли о прикосновении к ней.

— Вот, должно быть, бешеный темперамент… — прошептал он. — Искусал бы ее…

Образ Вонсовской неотступно преследовал его и дразнил, и вдруг он подумал — не пойти ли к ней опять сегодня вечером?

«Ведь она приглашала меня обедать и ужинать, — убеждал он себя, чуствуя, как в нем закипает кровь. — Выгонит? А к чему бы ей было кокетничать? Что я не противен ей, знаю давно; во мне же она возбуждает желание, а это, ей-богу, многого стоит…»

Мимо него прошла какая-то шатенка с глазами, как фиалки, и детским личиком, и Вокульский с изумлением заметил, что она ему тоже нравится.

В нескольких шагах от своего дома он услышал окрик: