старший брат окружал его все эти годы. Он проклинал себя за то, что хоть на минуту позволил себе мысли, которым только что предавался.

Противоречивые чувства, терзавшие его душу, борьба совести с себялюбием привели Лайонела в такое возбуждение, что с криком: «Vade retro, Satanas!»[9] — он вскочил на ноги.

Старый Николас увидел, что юноша побледнел, а на лбу у него выступили капли пота.

— Мастер Лайонел! Мастер Лайонел! — воскликнул он, вглядываясь маленькими живыми глазками в лицо своего молодого господина. — Что случилось?

Лайонел вытер лоб.

— Сэр Оливер отправился в Арвенак, чтобы наказать… — начал он.

— Кого, сэр?

— Сэра Джона за клевету.

На обветренном лице Николаса появилась улыбка.

— Всего-то? Клянусь девой Марией, давно пора. У сэра Джона слишком длинный язык.

Спокойствие старого слуги и свобода, с какой тот рассуждал о поступках своего господина, поразили Лайонела.

— Вы… Вы не боитесь, Николас… — Он не закончил, но слуга понял, что имел в виду молодой человек, и заулыбался ещё шире.

— Боюсь? Чепуха! Я никогда не боюсь за сэра Оливера. И вам не надо бояться. Он вернётся домой, и за ужином у него будет волчий аппетит: после драки с ним всегда так.

Дальнейшие события этого дня подтвердили правоту старого слуги, лишь с той разницей, что сэру Оливеру не удалось исполнить обещание, данное мастеру Годолфину. Когда сэр Оливер бывал разгневан или считал себя оскорблённым, он становился безжалостен, как тигр. Он скакал в Арвенак, исполненный твёрдой решимости убить клеветника. Меньшее его бы не удовлетворило. Прибыв в прекрасный замок семейства Киллигрю, который высился над устьем Фаля и был укреплён по всем правилам фортификационного искусства, сэр Оливер узнал, что Питер Годолфин уже там. Из-за присутствия Питера слова сэра Оливера были более сдержанными, а обвинения менее резкими, нежели те, что он собирался высказать. Предъявляя счёт сэру Джону, он хотел ещё и оправдаться в глазах брата Розамунды, показать ему, сколь нелепа преднамеренная клевета, которую позволил себе сэр Джон.

Однако сэр Джон — ведь для поединка требуется равное участие двух сторон — сполна внёс свою лепту, и ссора стала неизбежной. Его ненависть к «пирату из Пенарроу» — а именно так он называл сэра Оливера — была столь велика, что сей достойный дворянин горел не меньшим желанием вступить в бой, чем его посетитель.

Для поединка они выбрали уединённое место в парке, окружавшем замок, и сэр Джон — худощавый бледный джентльмен лет тридцати — со шпагой в одной руке и кинжалом в другой набросился на сэра Оливера с яростью, не уступавшей ярости его изустных нападений. И всё же его горячность принесла ему мало пользы. Сэр Оливер предпринял эту поездку с определённой целью, а останавливаться на полпути было не в его правилах.

Через три минуты всё было кончено. Сэр Оливер тщательно вытирал клинок своей шпаги, а его хрипящий противник лежал на траве, поддерживаемый смертельно бледным мастером Годолфином и испуганным грумом, который присутствовал на поединке в качестве свидетеля.

Сэр Оливер вложил шпагу и кинжал в ножны, надел колет и, подойдя к поверженному противнику, внимательно посмотрел на него. Он был недоволен собой.

— Думаю, я лишь на время заставил его замолчать, — сказал он. — Но, надеюсь, этот урок принесёт свои плоды и отучит сэра Джона лгать. По крайней мере, в отношении меня.

— Вы глумитесь над побеждённым, — злобно проговорил мастер Годолфин.

— Боже упаси! — серьёзно сказал сэр Оливер. — Поверьте, у меня и в мыслях этого не было. Я лишь сожалею — сожалею, что не довёл дело до конца. Я пришлю помощь из замка. Всего доброго, мастер Питер.

Возвращаясь из Арвенака, сэр Оливер, прежде чем отправиться домой, завернул в Пенрин. У ворот Годолфин-Корта он остановился. Замок стоял на самом высоком месте мыса Трефузис, над дорогой в Каррик. Сэр Оливер повернул коня и через старые ворота въехал на мощённый галькой двор. Он спешился и приказал доложить о себе леди Розамунде.

Он нашёл её в будуаре — светлой комнате с наружной башенкой в восточной части дома. Из окон будуара открывался чудесный вид на узкую полоску воды и поросшие лесом склоны. Розамунда сидела у окна с книгой на коленях. Когда сэр Оливер появился в дверях, она вскочила с чуть слышным радостным восклицанием и смотрела, как он идёт через комнату. Глаза юной леди сверкали, щёки покрылись ярким румянцем.

К чему описывать её? Едва ли в Англии был хоть один поэт, который не воспел бы красоту и прелесть Розамунды Годолфин, оставшись равнодушным к ореолу славы, осиявшему её благодаря сэру Оливеру; отрывки этих творений многие до сих пор хранят в памяти. Она была шатенкой, как брат, и отличалась прекрасным ростом, хотя из-за девической стройности фигуры казалась слишком хрупкой.

Сэр Оливер обнял её за гибкую талию чуть повыше пышных фижм и подвёл к стулу. Сам он устроился рядом на подоконнике.

— Вы привязаны к сэру Джону Киллигрю… — произнёс наш джентльмен, и по тону его было довольно трудно определить, что это — утверждение или вопрос.

— О, конечно. Он был нашим опекуном до совершеннолетия брата.

Сэр Оливер нахмурился:

— В этом вся сложность. Я едва не убил его.

Розамунда отпрянула от него и откинулась на спинку стула. Увидев её побледневшее лицо и ужас в глазах, он поспешил объяснить причины, побудившие его к столь решительному поступку, и коротко рассказал о клевете, которую распространял сэр Джон в отместку за то, что ему не удалось получить разрешение на строительство в Смитике.

— Сперва я не обращал на это внимания, — продолжал сэр Оливер. — Я знал, что обо мне ходят всякие слухи, но презирал их, равно как и того, кто их распускает. Но он пошёл ещё дальше, Роз: он натравил на меня вашего брата, разбудив дремавшую вражду, которая при жизни моего отца разделяла наши дома. Сегодня Питер приходил ко мне с явным намерением затеять ссору. Он говорил со мной тоном, на который до сих пор никто не отваживался.

При этих словах Розамунда вскрикнула, ибо они напугали её ещё больше. Сэр Оливер улыбнулся:

— Неужели вы полагаете, что я способен причинить Питеру хоть какой-нибудь вред? Это ваш брат, и для меня его особа священна. Он приходил сообщить мне, что помолвка между вами и мною невозможна, запретил мне впредь приезжать в Годолфин-Корт, в лицо обозвал меня пиратом, вампиром и оскорбил память моего отца. Я убедился, что источник клеветы — Киллигрю, и сразу отправился в Арвенак, чтобы навсегда покончить с ним, но не совсем преуспел в своём намерении. Как видите, Роз, я с вами откровенен. Возможно, сэр Джон останется жить, тогда, надеюсь, урок пойдёт ему на пользу. Я не откладывая пришёл к вам, — заключил он, — чтобы обо всём случившемся вы узнали от меня, а не от того, кто хочет меня очернить.

— Вы… Вы имеете в виду сэра Питера? — воскликнула она.

— Увы! — вздохнул сэр Оливер.

Розамунда сидела неподвижно, глядя прямо перед собой и как бы не замечая сэра Оливера. Наконец она заговорила.

— Я не разбираюсь в мужчинах, — грустно сказала она. — Да и где было научиться этому девушке, которая всю жизнь провела в уединении. Мне говорили, что вы — человек необузданный и страстный, что у вас много врагов, что вы легко поддаётесь гневу и с беспощадной жестокостью преследуете своих противников.

— Значит, вы тоже слушаете сэра Джона, — пробормотал он и усмехнулся.

— Обо всём этом мне говорили, — продолжала Розамунда, будто не слыша его, — но я отказывалась верить, потому что отдала вам своё сердце. И вот сегодня… Что же вы подтвердили сегодня?

— Своё терпение, — коротко ответил сэр Оливер.