Анита.

— Возвращайся в ванную, Джейсон, — приказал Ричард со слабым рычанием в голосе.

Джейсон ухватился за дверной косяк так, что костяшки пальцев побелели.

— Он такой сильный, что мне сложно дышать, и весь он направлен на тебя, Анита. Я чувствую его мысли в воздухе. Он заставляет нас хотеть только его, его одного. Боже, насколько же это сильно.

— Пощади меня, — молила я.

— Выйди, — прорычал Ричард.

— Ричард, Ульфрик, ты делаешь то же самое, в чем обвинял Жан-Клода, — сказал Джейсон.

Голова Ричарда дернулась, и он посмотрел на Джейсона. Джейсон отвел глаза от его пристального взгляда.

— Твои глаза пылают, будто ты вампир, Ричард. Я знаю, что в глаза вампирам в такие моменты лучше не смотреть. — Джейсон позволил страху появиться в своем голосе. Этот страх был настоящим, и я впервые поняла, что он боится вампиров.

Я держала руку прижатой к полу, потому что Ричард продолжал попытки притянуть меня к себе. Но не силе его руки было так сложно сопротивляться. Дело было в жарком, сокрушительном объятии его силы. Она походила на что-то живое, теплое и желанное. Что-то, что притягивало меня не меньше его руки. Это не была жажда, скорее обещание, что если я ей отдамся, он обернет меня этой силой, безопасностью и теплом его любви, и больше не будет боли, не будет неуверенности. Но прежде я уже ощущала нечто подобное. Огги, Мастер Чикаго, он мог заставить вас его любить. Но даже Огги никогда не заставлял испытывать подобного. Это было настоящим. Конечно же, это чувство было настоящим. Огги был незнакомцем для меня, логика подсказывала, что его сила — уловка, но то, что предложил Ричард, ощущалось настоящим, потому что таковым и было. Однажды я уже поверила в то, что его любовь может залечить все мои раны и заставить меня почувствовать себя в безопасности. Правда, это оказалось ложью. Любовь бывает реальной и лживой, даже если она настоящая. Просто потому, что одной любовью защититься невозможно, если вас продолжает терзать страх. Осознание того, что можно любить и верить, и в один момент все это потерять. Речь не о моем женихе, с которым я встречалась в колледже. Дело, как всегда, в смерти моей матери. Если это было не настоящим, то что же вообще настоящее?

Именно эта мысль помогла мне вынырнуть их теплоты силы Ричарда. Именно она помогла мне удержаться на волнах его любви. Так же, как его руки могли причинить мне боль, эта потеря была самой большой болью моей души. Это была зияющая рана во мне, которую я уже очень давно приспособилась наполнять гневом. Это было место, откуда начинался мой гнев и куда он вернулся, как волны кровавого океана. Боль всегда может помочь вам справиться с вампирскими фокусами.

Я позволила себе почувствовать, что потеряла кучу времени в бессознательном состоянии. Я позволила гневу и боли от потери наполнить меня, и больше не было жажды, никакого желания, никакой любви, которая могла бы отыграть меня у моего горя.

Люди говорят о горе, будто это нечто простое из слез и стенаний. Но настоящее горе не так просто. Истинное горе — дитя огня, как скала. Оно выжигает ваше сердце, сокрушает вашу душу под гнетом этой скалы. Оно разрушает, и даже если вы продолжаете дышать и ходить, вы все равно умираете. Человек, которым вы были еще некоторое время назад, умирает, умирает в скрежете металла и безответственности водителя. И уходит. Все остается на самом деле, но уже в прошлом. Оно не вернется. Мир сломан навсегда, будто вы идете по хрупкой кромке земли, ощущая под собой жар лавы, способной сжечь плоть, расплавить кость, и даже воздух здесь ядовит. Чтобы выжить вы заглатываете этот раскаленный воздух. Чтобы удержаться в реальном мире вы проглатываете всю эту ненависть. Вы отталкиваете все это от себя, эту новую могилу, которая стала всем, что осталось от того, кто был для вас миром.

Я не была настолько глупа, чтобы заглянуть ему в глаза, но мой голос был уже твердым и уверенным, когда я сказала:

— Отпусти меня, Ричард. Ты не можешь заставить меня почувствовать себя в безопасности. Ты не можешь исправить то, что сломалось во мне.

— Я люблю тебя, — сказал он, и слова эти были скорее важны для него самого.

— Ты любишь меня так, что готов воспользоваться вампирскими штучками, чтобы заставить меня быть с тобой.

Он прекратил попытки подтянуть меня к себе и сам подвинулся ближе. Он покрыл то небольшое расстояние, что было между нами, и обнял меня. За минуту до того, как это произошло, я сделала бы все, что он хотел. Но теперь уже было слишком поздно. Мое тело было в его руках, но сердце мое было ледяным. Именно так я и жила на протяжении долгих лет. Жар и холод, горе и гнев, это было моим миром, пока Жан- Клод не нашел лазейку в стене, которую я возвела.

Я этот момент я поняла, почему именно Жан-Клод, а не Ричард, сумел сломать эти стены. У Жан-Клода было свое собственное горе и собственный гнев, когда мы встретились. Он знал, каково это, иметь настоящую любовь, быть в безопасности, и вдруг все это потерять. Ричард же этого не понимал. Он верил в совершенство мироздания. Я не верила в него с тех пор, как мне было восемь. Жан-Клод не верил в красоту слов столетиями.

Иногда в человеке, в которого вы влюбляетесь, живет не свет, а тьма. Иногда он не оптимист, которого вы ждали, а еще один пессимист, который будет подле вас и будет знать, что шорох в темноте — это монстр, и что он действительно такой же страшный, как вы думаете.

Это кажется безнадежностью? Но это не так. Скорее это уверенность. Уверенность, что все по- настоящему.

Ричард приподнял рукой мой подбородок. Это должно было быть проявление нежности, но когда я отвела глаза, он сжал пальцы. Он попытался меня заставить посмотреть ему в глаза. Я не могла его остановить, но я могла заставить его причинить мне боль, если он попытается проделать задуманное. Боль помогла мне дистанцироваться от него. Он обнимал меня, все еще полностью закрытую от него, будто обернулся вокруг меня теплым одеялом своей силы, пытаясь успокоить меня, как если бы я была в ярости. Но это душило, будто воздух слишком разогрелся, чтобы можно было его вдыхать.

Его рука сдавливала мне челюсть все сильнее, еще чуть-чуть и он сломает мне кости. Я держала глаза закрытыми, но даже через прикрытые веки я ощущала давление его взгляда.

— Смотри на меня!

— Нет, — ответила я.

— Это первый раз, когда тобой владеет твой собственный ardeur, Ричард. Ты под его властью, — сказал Джейсон.

— Анита, посмотри на меня!

— Нет!

Тогда он меня поцеловал, и не имело никакого значения, что я не смотрела ему в глаза. Для ardeur поцелуй был не менее ценен, чем взгляд. Может, даже более.

Он поцеловал меня, и вся эта ложь прокатилась по моему горлу и охладила мой гнев, наполнив меня уверенностью, что ничто и никогда не сможет причинить мне такой боли, пока я в объятиях Ричарда.

Минуту я была в полной безопасности, страх, гнев, все пропало. Будто бы руки Ричарда, его тело, его губы, было всем, пищей, воздухом, водой и всем самым лучшим, чего мог пожелать человек.

В следующую минуту я утонула. Поцелуй, который был будто глоток воздуха, сладкий и чистый, начал душить меня. Руки, обещавшие безопасность, вдруг показались мне капканом, из которого мне нужно было вырваться.

Я перешла от мления в его объятиях к ожесточенной схватке за свободу.

Ричард старался заставить меня продолжить поцелуй, все еще удерживая меня в своих руках. Но были и другие руки, на моих плечах, которые помогали мне от него освободиться. Они не боролись с Ричардом, скорее помогали моему разуму и мне самой в борьбе с ним. Рука Ричарда прошла сквозь мои волосы и попыталась удержать мою голову, чтобы я не ушла от поцелуя, но чужая рука, что уже была там,