над созданием бомбы советской конструкции. Она была взорвана в 1951 году…».
Это, кажется, единственный случай, когда кто-либо из ученых был недоволен Берией. Даже странно, недовольства должно быть больше. В отличие от ученых, склонных абсолютизировать науку, мышление Берии было комплексным, он видел проблему со многих сторон, чем иной раз удивлял физиков.
Так, например, Сахаров, будущий знаменитый академик (к сожалению, более знаменитый не своим делом, а тем, что полез не в
«– Почему наши новые разработки идут так медленно? Почему мы все время отстаем от США и других стран, проигрывая техническое соревнование?
Ответ был для ученого неожиданным:
– Потому что у нас нет производственно-опытной базы. Все висит на одной “Электросиле”. А у американцев сотни фирм с мощной базой».
«Такой ответ мне был, конечно, не интересен», – признается Сахаров.
А чего он, собственно, ждал?
Но любопытнее всего то, что было дальше. «Он подал мне руку, – пишет Сахаров. – Она была пухлая, чуть влажная и мертвенно холодная. Только в этот момент я понял, что говорю с глазу на глаз со страшным человеком. До этого мне это не приходило в голову, и я держался совершенно свободно».
Рискну предположить: то, что он разговаривал со «страшным человеком», Андрей Дмитриевич понял не в конце разговора, а когда писал мемуары. Да и вообще соотношение действительности и ее преломления в сознании физика-теоретика, наделенного необходимым для его работы феерическим воображением, – отдельный вопрос. Чего стоит другой пассаж из воспоминаний Сахарова:
«На одном из совещаний летом 1952 года… Берия, отчитывая Н. И. Павлова, одного из генералов МГБ… встал и произнес примерно следующее: “Мы, большевики, когда хотим что-то сделать, закрываем глаза на все остальное (говоря это, Берия зажмурился и его лицо стало еще более страшным). Вы, Павлов, потеряли большевистскую остроту! Сейчас мы не будем вас наказывать, мы надеемся, что вы исправите ошибку, но имейте в виду, у нас в турме места много”.
Берия говорил твердо “турма” вместо тюрьма. Это звучало жутковато…»
Звучит и вправду жутковато, но… но Берия, разглагольствующий о «большевистской остроте»! Может, Андрей Дмитриевич его с Кагановичем перепутал?
…Здесь, как и в ГКО, Берия опекал «своих» ученых и инженеров. Так, например, с самого начала работы и до ее конца Спецкомитет был «зоной, свободной от арестов». Ни Абакумов, ни кто-либо еще не решались связываться с Берией – себе дороже. Все ученые, работавшие в проекте, были обеспечены жильем, дачами, хорошим питанием и медицинской помощью, пользовались спецраспределителями. С другой стороны, их квартиры прослушивались – но без последствий. Даже по отношению к академику Ландау, который ругательски ругал советский строй, называя его фашизмом, а себя рабом, не было сделано никаких оргвыводов. Пусть себе болтает, лишь бы работал…
Разные бывали ситуации. Вспоминает Павел Судоплатов:
«Я получил сообщение, что младший брат Кикоина по наивности поделился своими сомнениями о мудрости руководства с коллегой, а тот немедленно сообщил об этом оперативному работнику, у которого был на связи…». То есть, говоря обычными словами, младший брат физика, задействованного в проекте, что-то сказал про Сталина, а его коллега оказался стукачом. Таковы уж были нравы в научной среде – а еще удивляются, почему это в 1937 году их столько пострадало… Однако продолжим:
«Когда я об этом проинформировал Берию, он приказал мне вызвать Кикоина и сказать ему, чтобы он воздействовал на своего брата. Я решил не вызывать Кикоина, поехал к нему в лабораторию и рассказал о “шалостях” его младшего брата. Кикоин обещал поговорить с ним. Их объяснение было зафиксировано оперативной техникой прослушивания, установленной в квартирах ведущих ученых-атомщиков».
Более того, на следующий день Берия еще и приехал в лабораторию, чтобы успокоить физика – мол, все с его братом будет в порядке, не только самим ученым, но и их родственникам гарантирована абсолютная безопасность.
Серго же Берия рассказывает историю посерьезней.
Один из ведущих ученых проекта, Юлий Харитон, в свое время работал в Англии и, естественно, по ведомству МГБ проходил как «английский шпион».
«В свое время Юлия Борисовича дважды пытались отстранить от работ, связанных с созданием ядерного оружия, и даже обвиняли в шпионаже. Были люди, которые с самого начала не хотели, чтобы Харитон занимался научной деятельностью… К счастью, тогда все обошлось, и академик Харитон продолжил работу. А спустя несколько лет, отец к тому времени уже не имел и косвенного отношения к органам безопасности, его вызвал Сталин:
– Это материалы на Харитона… Убеждают меня, что английский шпион… Что скажешь?
Не берусь точно утверждать, кто именно возглавлял тогда госбезопасность – Абакумов или Игнатьев, – но “дело” было состряпано в этом ведомстве. Материалы на Харитона были собраны и представлены Сталину. А коль ядерный проект курировал отец, Сталин вызвал его.
Отец хорошо помнил предыдущие попытки “убрать” Харитона и не особенно удивился, что вновь зашел разговор о его работе на английскую разведку.
– Все люди, которые работают над этим проектом, – сказал отец, – отобраны лично мною. Я готов отвечать за действия каждого из них. Не за симпатии и антипатии к советскому строю, а за действия. Эти люди работают и будут честно работать над проектом, который нам поручен.
Разговор происходил в кабинете Сталина, дело на академика Харитона лежало на столе Иосифа Виссарионовича, и можно только догадываться, что там было написано.
– А насчет Харитона могу сказать следующее, – доложил отец. – Человек это абсолютно честный, абсолютно преданный тому делу, над которым работает, и на подлость, уверен, никогда не пойдет.
Отец изложил свое мнение в письменной форме и отдал бумагу Сталину. Иосиф Виссарионович положил ее в сейф:
– Вот и хорошо, будешь отвечать, если что…
– Я головой отвечаю за весь проект, а не только за Харитона, – ответил отец.
Бумага, написанная отцом, так и осталась у Сталина».
Этот случай не единственный. Таким вот способом создавалась «зона, свободная от арестов». Кстати, по поводу репрессий: когда речь шла о людях, занимающих достаточно высокие посты, то на их арест требовалось согласие вышестоящего начальника. Если б все наркомы вели себя, как Берия, то никаких «шарашек» бы не понадобилось…
Академик Андроник Петросьянц оставил воспоминания, где подробно характеризовал Берию как руководителя проекта:
«Среди всех членов Политбюро и других высших руководителей страны Берия оказался наиболее подготовленным в вопросах технической политики и техники. Все это я знал не понаслышке, а по личным контактам с ним, по многим техническим вопросам, касавшихся танкостроительной и ядерной тематики. В интересах исторической справедливости нельзя не сказать, что Берия, этот страшный человек, руководитель карательного органа нашей страны, сумел полностью оправдать доверие Сталина, использовав весь научный потенциал ученых ядерной науки и техники, имевшийся в нашей стране. Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимые размах, широту действий и динамизм. Он обладал огромной энергией и работоспособностью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца. Часто выезжал на объекты, знакомился с ходом и результатами работ, всегда оказывал необходимую помощь и в то же время резко и строго расправлялся с нерадивыми исполнителями, невзирая на их чины и положение. В процессе создания первой советской ядерной бомбы его роль в полном смысле была неизмеримой…»
После уничтожения Берии Спецкомитет был ликвидирован со стремительностью, достойной лучшего применения – 26 июня 1953 года, а его аппарат передан во вновь образованное министерство среднего машиностроения СССР. Казалось бы, какая разница? Но разница была – и существенная. Дело в том, что к тому времени отношение Берии к своему ведомству несколько изменилось. Об этом рассказал на памятном июльском Пленуме ЦК член комитета, а ныне замминистра среднего машиностроения А. П. Завенягин:
«Берия слыл организатором, а в действительности был отчаянным бюрократом… Американцы строят новые большие заводы по производству взрывчатых атомных веществ. Тратят на это огромные средства.
