Наследника Цесаревича, влияния, которое часто оставалось значительным в первые годы его царствования.

Выбор этого воспитателя имел огромное значение; от него должно было зависеть направление всего дальнейшего воспитания Алексея Николаевича, и я не без тревоги ожидал этого назначения.

Весной 1914 года императорская семья, как и в предыдущие годы, уехала в Крым. 13 апреля в яркий, чудный день мы прибыли в Ливадию. Нас ослепило солнце, в лучах которого утопали скалистые утесы, возвышавшиеся отвесно над морем, маленькие татарские деревушки, наполовину вросшие в обнаженные скаты гор, и ярко-белые мечети, которые своим блеском выделялись на фоне старых кипарисов, обрамляющих кладбища. Контраст с тем, что мы только что покинули, был так резок, что этот пейзаж, хотя и хорошо нам знакомый, представлялся нам чем-то сказочным и волшебным в своей дивной красоте и переливах света.

Эти приезды весною в Крым доставляли нам чудный отдых после бесконечных петербургских зим, и мы им радовались за несколько месяцев вперед.

Под предлогом устройства на новом месте занятия на первые дни были прекращены, и мы пользовались этим временем, чтобы наслаждаться вовсю этой дивной природой. Затем возобновились правильные уроки. Мой сотоварищ г. Петров сопровождал нас, как и в предыдущие приезды.

Здоровье Алексея Николаевича за последние месяцы значительно улучшилось, он вырос и приобрел здоровый вид, что вызывало общую радость.

8 мая, чтобы доставить удовольствие сыну, Государь решил воспользоваться днем, который обещал быть особенно хорошим, и подняться до «Красного камня». Мы поехали в автомобиле: Государь, Наследник, один из офицеров со «Штандарта» и я. Боцман Деревенко и дежурный казак Государя следовали за нами в другом автомобиле. Мы поднялись мало-помалу чудными сосновыми лесами по откосам гор Яйлы. Громадные медно-красные стволы сосен, покрытые серым налетом, стройно и гордо поднимались к своим похожим на зеленые купола верхушкам. Мы довольно быстро достигли цели нашей поездки: большого, господствующего над долиной утеса, по цвету которого можно было подумать, что он заржавел от времени.

День был так хорош, что Государь решил продолжать прогулку. Мы перевалили через северный склон Яйлы. Там были еще большие снежные поля, и Алексею Николаевичу доставило большое удовольствие скользить по снегу. Он бегал вокруг нас, играл, шалил, катался в снегу, падал и вновь подымался, чтобы снова упасть через минуту. Никогда, казалось, живость его природы и радость жизни не проявлялись в нем с такой силой. Государь с очевидной радостью следил за прыжками Алексея Николаевича; видно было, что он глубоко счастлив, видя, что его сыну вернулись наконец здоровье и силы, которых он так долго был лишен. Но страх возможного ушиба не покидал его, и он от времени до времени окликал ребенка, чтобы угомонить его резвость. Недуг Наследника причинял ему глубокое страдание и непрерывные заботы, хотя он об этом никогда не говорил.

День клонился к вечеру, и мы с сожалением пустились в обратный путь. Государь был всю дорогу очень весел; создавалось впечатление, что этот свободный день, посвященный сыну, доставил ему большое наслаждение. Он вырвался на один день из атмосферы забот, связанных с его монаршим ремеслом, и изысканной предупредительности окружающих. Благодаря тому, что эта маленькая экскурсия была совершена неожиданно, ему удалось даже обмануть бдительность дворцовой полиции, присутствие которой он всегда угадывал вокруг себя, хотя она работала весьма незаметно; он ненавидел ее. Один раз по крайней мере ему дано было пожить, как простому смертному, и казалось, что нервы его успокоились и он отдохнул.

В обыкновенное время Государь видел своих детей довольно мало; его занятия и требования придворной жизни мешали ему отдавать им все то время, которое он хотел бы им посвятить. Он всецело передал Императрице заботу о их воспитании и в редкие минуты близости с ними любил без всякой задней мысли, с полным душевным спокойствием наслаждаться их присутствием. Он старался тогда отстранить от себя все заботы, сопряженные с той громадной ответственностью, которая тяготела над ним; он старался забыть на время, что он Царь, и быть только отцом.

Никакое сколько-нибудь важное событие не нарушало нашей однообразной жизни в течение следующих недель.

В конце мая месяца при Дворе разнесся слух о предстоящем обручении Великой Княжны Ольги Николаевны с принцем Карлом Румынским.[23] Ей было тогда восемнадцать с половиною лет. Родители с обеих сторон, казалось, доброжелательно относились к этому предположению, которое политическая обстановка делала желательным. Я знал также, что министр иностранных дел Сазонов прилагал все старания, чтобы оно осуществилось, и что окончательное решение должно было быть принято во время предстоявшей вскоре поездки русской императорской семьи в Румынию.

В начале июля, когда мы были однажды наедине с Ольгой Николаевной, она вдруг сказала мне со свойственной ей прямотой, проникнутой той откровенностью и доверчивостью, которые дозволяли наши отношения, начавшиеся еще в то время, когда она была маленькой девочкой:

— Скажите мне правду, вы знаете, почему мы едем в Румынию?

Я ответил ей с некоторым смущением:

— Думаю, что это акт вежливости, которую Государь оказывает румынскому королю, чтобы ответить на его прежнее посещение.

— Да, это, быть может, официальный повод, но настоящая причина… Ах, я понимаю, вы не должны ее знать, но я уверена, что все вокруг меня об этом говорят и что вы ее знаете.

Когда я наклонил голову в знак согласия, она прибавила:

— Ну так вот! Если я этого не захочу, этого не будет. Папа мне обещал не принуждать меня, а я не хочу покидать Россию.

— Но вы будете иметь возможность возвращаться сюда всегда, когда вам это будет угодно.

— Несмотря на все, я буду чужой в моей стране, а я русская и хочу остаться русской!

13 июня мы отплыли из Ялты на императорской яхте «Штандарт» и на следующий день утром подошли к Констанце, большому румынскому порту на Черном море, где должны были произойти торжества.

На набережной у пристани рота пехоты со знаменем и музыкой отдавала воинские почести, в то время как артиллерийская батарея, помещенная на плоскогорье, господствующем над портом, производила установленный салют. Все суда на рейде были расцвечены флагами.

Их Величества были встречены старым королем Карлом, королевой Елизаветой (Кармен-Сильва) и принцами и принцессами королевского дома. После обычных представлений все отбыли в собор, где Нижне-Дунайским епископом был отслужен молебен. В час дня, пока председатель совета министров угощал лиц свиты, члены обеих царственных семей собрались за интимным завтраком. Он был подан в павильоне, построенном по желанию Кармен-Сильвы в самом конце мола. Это было одно из ее любимых мест пребывания; ежегодно она подолгу живала там. Она любила целыми часами «слушать море» на этой террасе, которая, казалось, повисла между небом и волнами, и где только морские птицы нарушали ее одиночество.

Среди дня Их Величества угощали чаем на «Штандарте» и присутствовали затем на большом военном параде.

Вечером, в 8 часов, все вновь собрались на парадный обед в красивой зале, построенной для этого случая. Общий вид ее был очаровательный, стены и потолок — белые, лепной работы, усеянные маленькими электрическими лампочками, со вкусом расположенными; зеленые растения и цветы в красивом сочетании, — все это давало общее впечатление красок и линий, приятных для глаз.

Государь, имея по правую руку от себя королеву Елизавету, а по левую принцессу Марию,[24] сидел в центре длинного стола, за которым поместились 84 приглашенных. Императрица сидела против него между королем Карлом и принцем Фердинандом.