– Сначала воевал под Ханоем, был зенитчиком, отбивал налеты американцев. Они подбили тяжелый бомбардировщик, его друг был убит, а сам он получил ожоги от напалма. – Вьетнамец, следя за словами Сом Кыта, притронулся к пуговице на своей линялой рубашке, словно хотел ее расстегнуть и показать ожог. – Потом он воевал на тропе Хо Ши Мина. Его зенитный пулемет стоял на грузовике. Он сопровождал войска на юг сквозь джунгли, прикрывая их от воздушных атак. Там он вывел из строя один вертолет, но попал под бомбежку, и его контузило… – Вьетнамец в подтверждение слов Сом Кыта коснулся своей головы, словно ощупывал невидимый бинт. – После госпиталя его послали в пехоту, и он брал Сайгон. Они вели бои на военно-воздушной базе, и он видел, как улетали последние транспорты с американцами. Там, в одном из ангаров, он подорвался на мине, и ему перебило ногу… – Вьетнамец сморщился, качнул коленом, словно оно заныло. – Потом, во время войны с Китаем, его перебросили в Ланшон. Он участвовал в рукопашных боях с китайцами, и ему проткнули плечо штыком. Здесь, в Кампучии, он брал Пномпень и с боями дошел до границы, но пока не был ранен… – Вьетнамец улыбался, оглядывал свои руки и ноги, отыскивая на своем израненном теле места, которых бы не коснулись металл и огонь. – Он уже мечтал вернуться домой, но поступил приказ оставаться на месте. Сюда прибывают войска. Говорят, скоро пустят железную дорогу, и боеприпасы станут поступать беспрепятственно. Кто знает, не придется ли ему повидать Бангкок.

Он умолк. Они летели в бесшумной сфере света, отрываясь от бренной, изрытой траншеями земли.

Белосельцев управлял этой прозрачной сферой, уносил этого изнуренного, бездетного и бездомного человека туда, где не было пуль и снарядов, а стояли разноцветные небывалые города и по улицам, вдоль золоченых пагод и узорных дворцов летали волшебные бабочки.

Из-за брезентовой шторы вышел радист. Шагнул в их летучую сферу, разрушая ее, позвал офицера. Тхеу Ван Ли быстро встал и ушел за экран, где стояла рация. Все ждали его появления, ловили лаконичные, похожие на междометия слова.

Он вернулся и что-то сказал.

– База не разгромлена, хотя ее взяли в кольцо, – перевел Сом Кыт. – Завтра будет решающий штурм.

– Мне нельзя с войсками на базу? – спросил Белосельцев, заранее ожидая отказ.

– Он говорит, это опасно. Нельзя рисковать жизнью гостя.

– Я не гость, я журналист, и мое прямое дело – вести боевой репортаж.

– Он говорит, что туда через болото можно проехать только на танке, а все танки ушли. Едва ли удастся забросить гостя в район боев.

Вьетнамец, сожалея, разводил руками. Белосельцев не настаивал. Ему почему-то казалось, что завтра обстоятельства сложатся так, что он попадет на базу. И он суеверно, прибегая к своим секретам и заговорам, молил кого-то, кто управлял его путеводной звездой, помочь ему оказаться на базе.

– Если гости собираются рано вставать, они могут лечь отдыхать, – пригласил их ко сну Тхеу Ван Ли.

Он уступил Белосельцеву свое самодельное походное ложе под марлевой сеткой. Белосельцев благодарно улегся. Побежали видения дня: белый кузов разбитой машины, розоватая теплая яма, маленький бонза, сидящий на легкой двуколке, плачущий бык, исстрелянный алебастровый слон. И последним видением были мохнатые столбы разрывов и летящие из джунглей молчаливые красные птицы.

Утром они простились с Тхом Боретом, отпустили его с охраной в Баттамбанг, где ему предстояли выезды на места террористических актов, допросы, расследования, скольжение по кромке между жизнью и смертью, с ожесточенной душой, в которую никогда не вернется мир.

Тхеу Ван Ли вызвался их проводить по проселку до моста, охраняемого взводом солдат, по опасному отрезку дороги, среди лесистых холмов, по которому шли подкрепления штурмующим базу войскам. К палатке подкатил закопченный зеленый джип, обтянутый по торцу и по крыше брезентом, с открытыми бортами и измызганными стальными сиденьями. Втроем они уселись в джип. Охрана в «Тойоте» двинулась следом. Артиллеристы у пушек махали им вслед.

Утреннее солнце влажно брызгало из листвы. Дорогу под колесами перебегали рыжие, горбатые, похожие на сусликов зверьки. Джунгли против солнца казались дубравой. Белосельцев, отдохнувший за ночь, пережил мгновенную радостную иллюзию: он катит по русским местам, где-то под Задонском, дубы, песчаная разъезженная колея, из-за кроны вот-вот покажутся ржавые главы собора, запылит, запестреет палисадниками русский городок. Иллюзия быстро пропала, но радость не проходила. Не нужна ему никакая база, дело его завершается, еще один, последний отрезок пути, Ангкор, великолепие восточного храма, а потом – обратно, в Москву. После вчерашнего напряжения он дорожил этой необъяснимой утренней радостью.

Джип продувало ветром. На приборной доске, зиявшей незастекленными отверстиями, еще виднелась полусодранная наклейка с американской девицей. Два вьетнамских солдата, раздвинув колени, выставили в разные стороны автоматы.

– Дорогой Тхеу Ван Ли, – Белосельцев ударялся на ухабах о твердое плечо офицера, – вы ветеран трех войн. Разгромили трех неприятелей. Видели сверкающие пятки трех удиравших армий. Наверное, интересную книгу могли бы написать.

Вьетнамец, пока говорил Белосельцев, не понимая, дружелюбно улыбался. Тихо рассмеялся, когда перевод Сом Кыта стал ему понятен.

– Он говорит, – улыбался, переводя, Сом Кыт, – во Вьетнаме почти каждый мужчина мог бы написать такую книгу. К сожалению, за эти одиннадцать лет он не научился хорошо писать, зато научился хорошо стрелять. Когда он вернется домой и отмоет руки от пороховой гари, он возьмет бумагу и ручку. Не книгу писать, а просто учиться.

– Вы не хотите остаться в армии?

– Он не хочет. Устал воевать. Хочет поехать в родную деревню, где у него остались родственники. Хочет жениться. Хочет родить детей. На том месте, где взорвалась американская бомба и убила отца, он посадит мандариновое дерево. Пусть цветет, пусть дети под ним играют, пусть куры клюют зерно. На войне он неплохо изучил моторы. Видел много разных машин, целых и взорванных. Грузовики, самолеты, вертолеты, танки. Американские, советские, китайские. Будет работать механиком.

– Я вас понимаю, – кивал Белосельцев. – Пусть будет так, как вы хотите!

Передернуло, колыхнуло воздух прозрачной тугой волной. Над капотом машины со свистом и воем что-то пролетело, страшно и огненно, вытянув из леса мохнатый клин дыма. Лопнуло в стороне от машины короткой вспышкой, оставив в воздухе опадающую копоть. Второй молниеносный удар, и мохнатая искристая головня промерцала раскаленным глазом, превратилась у обочины в шаровой удар света, в тупой грохот взрыва. Машину бросило, шофер безумно крутил баранку, разворачивая джип поперек дороги. Ветер от крутого виража и взрывной волны ударил в открытый борт. Тхеу Ван Ли растопырил руки, заслоняя собой Белосельцева, с силой отталкивая его назад, дальше от леса, помещая себя между ним и зелеными кущами, из которых все еще тянулись вялые дымные трассы.

– Базука! – крикнул вьетнамец, толкая спиной Белосельцева, выдавливая его из машины на землю, за колесо, на пыльный грунт. Махнул солдатам, ударил очередью наугад по опушке, нырнул вперед, навстречу трескам, скрываясь в зарослях.

Белосельцев на земле, заслоненный резиновым скатом, видел «Тойоту», съехавшую в кювет, Сом Кыта в позе стартующего бегуна, прыгающих навстречу стрельбе солдат. Успел осознать мгновенную картину случившегося: удар гранатомета из джунглей, их промах, взрывы на безлесом пространстве, бросок вьетнамцев навстречу стрельбе и засаде, и вот он один возле джипа, заслоненный колесом и кюветом, из машины торчит ствол автомата, Сом Кыт смотрит на него, машет рукой, прижимая его к земле, а в близких перепутанных кущах треск стрельбы, чмокающий взрыв гранаты. Сердце его стучало, открытому рту не хватало дыхания, и глаза, округляясь в подлобье, обретали панорамное зрение, видели одновременно и небо и землю, пространство и сзади и спереди. Страх, слепой и горячий, прошел сквозь него, как судорога. Вначале стиснул мускулы в неподвижные комья, а затем распрямил их, толкая прочь с обочины, в чистое поле, подальше от стрельбы и взрывов. Но уже включались иные, контролирующие страх системы и силы. Вновь собирали его в личность. Он выхватил из машины ствол автомата, беря под прицел опушку.

Стрельба удалялась в глубь леса. Было безлюдно. Только в стороне белела рубашка Сом Кыта. Резким жестом он побуждал Белосельцева лежать.