нужное дело, вот и все.

В углу школьного сада, как и прежде, стояли семь старых, очень высоких сосен — они недавно проснулись, зелень их приобрела темно-изумрудный живой оттенок; под ними лежал слой в три пальца пожухлой хвои и пахло смолой. Скворцов глубоко вдыхал привычный запах. Нет, он никак не ожидал, чтобы человека могло так раздавить. Он снова и снова возвращался к Беспалову. Пытался из его слов понять причину, и не мог. Услышав негромкий голос у себя за спиной, Скворцов оглянулся — вчерашняя женщина в халате с ведром в руке уже уходила. Подожди, подожди, что она сказала? Ах ты, черт, скажи, напасть. Тихо, тихо, точно. «Будьте осторожней, немедленно уходите. Вечером вас не должно быть в городе. Безобразие!» Он сразу обо всем забыл, присев на корточки, навалился спиной на ствол, будто завязывал ботинок, поднялся, отряхнул от хвои пиджак, взял лопату, подхватил ею пустую консервную банку и пошел к телеге, навстречу двум немцам, у одного был толсто забинтован глаз. Скворцов даже не мог предположить, что один из них, откормленный, высокий, в эмблемах и погонах войск СС — и есть Адольф Грюнтер, ради которого он облазил всю станцию Россошь и сейчас торчал здесь в Ржанске; он встретил его взгляд: холодные, безразличные глаза. Скворцов посторонился, и тот, с забинтованным глазом, спросил у Грюнтера:

— Что еще за обезьяна?

— Черт его знает, мусор вывозит. Первый раз вижу.

— Проклятое отребье, — выругался второй. — У них нахальство на роже написано.

— Какое тебе дело до его рожи? Лишь бы он хорошо делал свое, кому-то надо убирать мусор.

— Дать бы ему по шее разок!

— Не будь я насвежо заштопан, я бы непременно это сделал. Может, ты его догонишь?

— Сплошной идиотизм, здесь в госпитале полно жидов и коммунистов. Где же наши врачи? Я все время боюсь, что меня отравят.

— Ну, это ты напрасно. Не такая ты важная птица, — сказал Адольф Грюнтер, смеясь. — Здесь один русский, да и то насквозь перепуганный. Говорят, знаменитый хирург, во всяком случае, гнойный аппендицит вырезал мне он блестяще, я чувствую себя превосходно.

— Посмотришь, он тебе какую-нибудь пакость еще подстроит. Может, он тебе гранату в брюхе зашил. Доверять русским! Я бы никогда не доверил себя русскому!

Смеясь, они все говорили, что надо бы пристукнуть заодно и русского хирурга, и у Адольфа Грюнтера зло блестели холодные зеленые глаза. Такими они у него были всегда; правда, он что-то много курил сегодня, он сам заметил и выбросил начатую пачку. Скоро выписка, через неделю он возвратится в свою часть, на станцию Россошь, и опять пойдут бесконечные, ночные дежурства, лошадиные россказни Иоганна Шлиммера о своей жене, надоевшая, пропахшая жирной посудой, столовая, но уже не будет неизвестности и бесконечного ожидания, а начнется настоящая работа.

За два дня до выписки Адольф Грюнтер стал выходить в город и часами бродил по улицам; старый город церквей, монастырей, купеческих и дворянских особняков западал в душу незатейливым ароматом чужого уклада, быта, культуры; на одной из окраин на берегу неширокой реки был даже свой кремль; говорили, точный слепок с Московского, и стены такие, и расположение башен, в его стенах чернел полуразрушенный монастырь с обветшавшей колокольней; к ней сделали дощатые лестницы, и там на самом верхнем пролете, где раньше висели колокола, теперь дежурили полицейские.

Адольф Грюнтер ходил по городу независимо, пехотных, артиллерийских офицеров приветствовал небрежно, нехотя. У него уже была нашивка за ранение, да и потом, эмблемы и значки СС все-таки кое-что значили, вызывали косые взгляды. Втайне фронтовики считали охранные части СС второсортным сбродом, не одобряли их привилегированного положения, редко кто понимал службу в тылах на Восточном фронте, что такое неделями подряд выстаивать ночи где-нибудь в глухом местечке, вроде этой проклятой станции Россошь.

Адольфа Грюнтера из охранного батальона СС начинал остро интересовать русский город с трудным варварским названием — Ржанск, и потом он находился достаточно далеко от фронта, здесь уже наладилось какое-то подобие мирной жизни. Работали кинотеатры и комиссионные магазины, открылся офицерский ресторан «Золотая Ржана», были солдатские кафе, и особенно славился пивной бар фрау Марии Вихерн «Ариец» со свежим пивом и сосисками; Мария Вихерн была дамой предприимчивой и решительной, одной из первых немецких коммерсанток, она смело шагала за наступающей армией и снискала уважение не только оккупационных властей Ржанска, но и фронтовиков.

Говорили, что фрау Вихерн лично знакома с министром Розенбергом, и поэтому ей отдали в бессрочную аренду один из пивоваренных ржанских заводов; она привезла с собой из рейха своего управляющего и рецепты пива, и от клиентов не было отбоя.

Впрочем, никого не интересовало, как именно фрау Вихерн обделывает свои дела, главное, ее бар «Ариец» был всегда полон, его вспоминали потом и на передовой, и в госпиталях; заведение фрау Вихерн олицетворяло собой частицу Великой Германии, продвижение немецкой культуры на Восток. Здесь господствовала истинно арийская чистота и высокое понимание воинского долга, бар обслуживали несколько вышколенных светлокожих, светловолосых русских гретхен в коротких широких юбочках и наколках, с пухлыми коленками; фрау Вихерн в свободное время учила их необходимым немецким словам и песенкам и советовала не обращать внимания на тяжеловесные солдатские шутки и шлепки, потому что нет долга почетнее и священнее на земле: обслуживать доблестных солдат рейха выпадает счастье не каждому, ведь есть еще и тяжелые работы на заводах, на фермах, в концентрационных лагерях.

Фрау Вихерн нашла художника и повесила вывеску: светловолосый молодой великан с расстегнутым воротом мундира и пенящаяся кружка пива, пена ползла через край, молодой солдат белозубо хохотал, поднимая другой рукой автомат. В бар «Ариец» было приятно прийти, только здесь, да еще в офицерском ресторане-казино можно найти доброе, свежее мюнхенское пиво; добрым знакомым фрау Вихерн подавала и шнапс и коньяк, она со своим заведением пользовалась отличной репутацией, да и сама она, пухленькая, предупредительная, с круглыми ямочками и высокой прической, восседая за конторкой, являла собой доказательство незыблемости лучших устоев империи. Фрау Вихерн могла принять вместо марок и золото, в таком случае можно было рассчитывать не только на отдельный кабинет, коньяк высшего сорта, но и свежую девочку на одного, да еще и комнату в придачу наверху, с чистой постелью, где можно отлично провести ночь.

Адольфа Грюнтера не интересовала вторая, закрытая жизнь бара «Ариец», золота у него не водилось, но пиво ему нравилось: густое, темное, от первой кружки он даже захмелел, давно не пил настоящего пива, затем он взял еще кружку и порцию сосисок; сосиски дрянные, жесткие, как резиновые, отдавали химией, их делали здесь из дохлой конины, не иначе.

На стене, напротив Грюнтера, на ярко намалеванной оранжевым пивной бочке, восседал веселый толстяк крестьянин в башмаках и чулках с бантами, такие башмаки носили в прошлом веке в праздники ремесленники — это опять шло от доброй старой Германии, и Адольф Грюнтер ел сосиски, пил пиво и, глядя на толстяка на пивной бочке, отдыхал. Ему мешал только громкий разговор компании шестерых танкистов за соседним столиком. Они спорили о толщине брони, о вооружении и других достоинствах русского танка Т-34 и говорили о новых русских реактивных минометах, о примененных русскими недавно термических зарядах; Адольф Грюнтер хмурился, танкисты разговаривали чересчур громко, они мешали ему наслаждаться пивом. Потом, вспомнив, он глядел на них уже без всякого раздражения, уже с сожалением, ведь танкисты всегда разговаривают громче обычного в силу привычки. Грюнтер тоже слышал о русских реактивных минометах, но это ничего не значило, зато у русских почти не было самолетов, и зимняя неудача под Москвой — все- таки досадная случайность. Но фюреру следовало бы учесть эту русскую случайность. Больше всего Грюнтеру не хотелось сейчас возвращаться на эту паршивую станцию Россошь, кроме уродливых старых баб да солдат, там ничего.

Грюнтер расплатился с фрау Вихерн, попрощался, она не заметила, увлекшись разговором с высоким рыжим ефрейтором, — судя по всему, хлыщ из какого-нибудь штаба; Грюнтер вышел на улицу. Перед вечером распогодило, возвращаться в госпиталь было рано, он бесцельно побрел по улицам наугад; пожилая женщина, вышедшая ему навстречу из-за угла, быстро прижалась к стене дома и напряженно стояла, опустив глаза, пока он не прошел. Потом девушка, в платке, низко повязанном на глаза, торопливо перебежала на другую сторону улицы, мальчишка лет двенадцати выглянул из-за полуразрушенного