хитрющий хохол!

Подорожник действительно решил закончить воевать и велел Чухвастову управлять батальонным хозяйством. Не получилось…

Комбат лежал на кровати и выл. Вой прерывался громким матом.

— Василий Иванович, что случилось? — испугался я.

— Суки! Твари! Поубиваю всех! Ты представляешь, что они наделали? Загубили меня!

— Да бросьте, Василий Иванович, только два месяца осталось. Ничего страшного не случится! — успокаивал я комбата. — Командир дивизии особо и не орал.

— Да на хрен мне твой комдив. Ты разве не видишь, что со мной эти заразы сделали? Ослеп совсем!

Я всмотрелся в лицо Подорожника, ничего не понимая и не замечая, продолжая думать о своих делах и проблемах.

— Ну, что? Не видишь? Ничего не изменилось? — повторил вопрос Подорожник.

Я отбросил посторонние мысли, сосредоточил взгляд на лице Иваныча и прыснул от смеха, догадавшись в чем дело. Черт побери! Один его ус был аккуратно подстрижен, а второй укорочен больше чем на половину.

— Вот так всегда! Тебе наплевать на комбата! Смеешься, издеваешься. Выходит, ты не правая рука, а «левый» замполит! Ну, что смешного? Поругался вчера с этой заразой — «стюардессой», а она затаила злобу. Я хотел расстаться по-хорошему, пришел в гости. Выпил и случайно у нее заснул. И ведь чувствую, что-то со мной делают, а глаза открыть не могу. Сквозь сон слышу смех, и вроде как меня по лицу гладят. Оказалось, эта змея подколодная обкромсала один ус наполовину. И что теперь? Как быть? Придется укоротить и левый ус. Вот довела меня служба в Афгане. Сюда приехал, помнишь, я тебе рассказывал, какие роскошные были усы? Семнадцать сантиметров! А теперь что остается? Обрубок над губой. Кастрировали, можно сказать.

— И что вы Наташке сказали?

— Я как себя в зеркале увидел, чуть ее не задушил. Схватил за горло, а она отбивается, царапается! Хотел в глаз дать, но одумался, отпустил. Все-таки женщина. Магнитофон «Soni», что ей подарил, об стенку разбил и ушел. Дьявол! Еще два месяца служить! Как выйти к батальону без усов? Может, до замены отрастут?

— Конечно, Василий Иванович! До апреля все будет нормально. Усы вырастут, а Наташкина «шарманка» не восстановится. Она еще десять раз пожалеет, что напакостила.

— Берендею надо не забыть сказать, чтоб ничего больше из продуктов ей не давал. Ни картошки, ни тушенки, ни крупы. А то она за моей широкой спиной как сыр в масле каталась. Теперь пусть язву желудка приобретает. У-у-у! Кляча худая!

Мне было смешно, но я старался изо всех сил не прыснуть. Зачем злить комбата и обижать? Только выйдя из модуля, я расхохотался, дав волю чувствам.

— Никифор, ты чего? — удивился возвратившийся из автопарка Вересков. — Чокнулся?

— Миша! Ни о чем не спрашивай. Это надо видеть. Зайди к комбату переговорить о чем-нибудь. Но не засмейся и ему не ляпни, что я стоял тут и ржал. Посмотришь — и сразу поймешь.

Вечером я доложил офицерам о встрече в Ташкенте с женой Сбитнева и зачитал письмо, в котором она благодарила за деньги, собранные для ее дочери офицерами батальона.

— Никифор Никифорыч! А почему в письме говорится о сумме двести пятьдесят чеков? Денчик передал пятьсот! — удивился Марабу.

— Вот поэтому я и попросил, чтоб она написала нам письмецо.

— И что из этого следует? — уточнил Шкурдюк.

— А то, что она не получила половину суммы, которую мы собрали вдове и дочери, — ответил я.

Мужики переглянулись и посмотрели на прапорщика Денчика. Старшина роты сидел и хлопал глазами. Он не ожидал такого поворота дела. Откуда прапорюга мог знать, что я еще два месяца назад получил первое письмо, в котором она искренне благодарила за деньги. Мы с комбатом какое-то время сомневались, думали, может, Лена ошиблась в сумме. Но когда я с ней поговорил и вскользь уточнил сумму, последние сомнения отпали. Совершилась чудовищная подлость! Я передал ей оставшиеся собранные пятьсот чеков и попросил написать ребятам письмо. В нем вдова еще раз поблагодарила батальон за заботу, рассказала, как растет Вовкина дочурка…

— Ты что, крыса? Подонок, убью! — вскочил Мандресов из-за стола и набросился на Денчика.

Комбат схватил его за руку, усадил на место и высказался:

— Этого подлеца мы отдадим на суд чести прапорщиков. И отныне его место не в каптерке, а на боевых действиях. И чтоб не на броне оставался, а в горы ходил с мешком за плечами! Надеюсь, Бог накажет тебя за подлость, что ты совершил.

Морду прапорщику все же после совещания набили, а деньги с получки забрали и передали вдове с очередным отпускником.

Спустя полгода прапорщику оторвало ногу. Наступил на мину, и хирурги в госпитале ее оттяпали выше колена. Все-таки права поговорка: бог все видит и шельму метит!

Из тех «кадров», что нам спихнули другие подразделения, в батальоне остался только Кирпачевский. Этого высокого, широкоплечего красавца выслали из штаба армии за какие-то провинности. У него было прозвище — Кирпич, преследующее его по жизни. Как оказалось, он был сыном командующего одной из армий Киевского округа.

В день, когда полк выходил на боевые действия в Баграмскую «зеленку», из дворца Амина раздался звонок. Выздоровевшему после ранения Ошуеву генерал Хреков пояснил порядок работы с этим взводным. Состоялся диалог следующего содержания.

— Вы к кому поставили в штат Кирпачевского?

— В первый батальон. Командиром взвода третьей роты, — ответил Ошуев.

— В рейдовый батальон?

— Так точно. Заполнили вакант.

— Идиоты! Хм-м. Вы только не вздумайте с дуру отправить его на боевые! А то у вас хватит ума и сообразительности. Не забывайте, чей это сын!

— И что с ним делать прикажете? — раздраженно спросил Султан Рустамович, потирая занывшую рану (начальство некстати заставило его нервничать). — У нас в полку каждый человек на счету. Куда Кирпачевского деть? Заберайте обратно, товарищ генерал.

— Не учите меня жить! Если этого офицера к вам перевели, значит, так надо! У вас есть, куда его определить на время рейда? Поставьте начальником караула в полку.

— Слушаюсь, товарищ генерал! — ответил Ошуев и бросил, не глядя, трубку на телефонный аппарат. Герой со злостью пнул стул, швырнул о стену ежедневник и вышел из дежурки. Он не переносил, когда с ним разговаривали в таком тоне. Оставалось гадать, снимет он меня с дежурства или нет под горячую руку.

После Баграмки дивизию направили в Пагман, из Пагмана — на Гардезскую дорогу. А затем мы собрались в Черные горы. Кирпачевский же постоянно не вылезал из караулов.

Перед очередным выходом он подошел ко мне:

— Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться. Старший лейтенант Кирпачевский!

— Слушаю вас, товарищ старший лейтенант.

Я неприязненно смотрел в наглые карие глаза этого громилы и думал: «Ну что тебе нужно? Сидишь в тепле, в спокойной обстановке, а нам сейчас отправляться к «черту на рога». Чего еще не хватает?»

— Никифор Никифорыч! Возьмите меня в рейд! Я к комбату подходил, но Чапай отказал. Поговорите с ним. Он боится: вдруг со мной что-то случится, потому что заменяется в армию к моему папаше. А родитель наказал Подорожнику меня беречь как зеницу ока.

— И что тебя сюда к нам занесло?

— Несчастный случай, — еще наглее улыбнулся взводный.

— Что за несчастный случай?

— Это несчастье звали Ольга. Она была любовницей генерала Хрекова, а я ее соблазнил. Разве можно такому орлу отказать?