— Саня, дай поговорю с командиром.

— Он и сам тебя вызывает, — и Александр сунул мне в руки радиостанцию.

— Как у вас дела? — спросил Сбитнев. — Почему не докладываете обстановку?

— Сориентировались и привязались к местности, окопались и закрепились, хотели доложить о построении СПСов, но услышали про потери, молчим и слушаем, — ответил я.

— Ну вот что, слушатель, бери одного «карандаша» и следуй ко мне, как говорится, с вещами на выход!

— «Карандаш» тоже с вещами?

— Да, бери любого и побыстрее! Я поглядел на Сашку.

— Слышал приказ?

Он грустно вздохнул и кивнул.

— Я думал, вдвоем хоть какое-нибудь время повоюем, боюсь — что-то не так сделаю, все же в первый раз в рейде.

— Все будет нормально! Гурбон и Юревич подскажут, нормальные сержанты, хоть и молодые. Свекольников хороший связист, взвод что надо, твой предшественник их отлично подготовил. Я у тебя, наверное, Уразбаева заберу, от него проку никакого, большой потери не будет. А то там, во втором, сплошные узбеки, русскому бойцу тяжело будет. Я думаю, Вовка вызывает меня командовать вторым взводом вместо Ветишина. Уразбаев!

— Я, — откликнулся встревоженно солдат.

— Собирай манатки, ты идешь со мной к ротному, — скомандовал я солдату.

— Чего собирать? — переспросил солдат. — Пачаму я?

— Шмотки свои собирай и быстрее! — воскликнул взводный. — Ни чего не забудь, а то оставишь тут что-нибудь, потом назад не вернешься! А почему ты? Потому! Замполит тебя выбрал, очень ты умный и смелый.

— Какой умный, какой смелый? Я обыкновенный, не надо меня. Не хочу во второй взвод.

— А, испугался идти к своей узбекской «мафии»? — догадался я и самодовольно улыбнулся. — Ничего не поделаешь, придется!

Солдат о чем-то продолжал скулить в полголоса, обреченно собираясь в поход.

— Видишь, Саня, не хочет быть на побегушках у Алимова и Исакова. Те страшные бездельники, и ему придется им подчиняться, все за них делать, да, солдат?

— Ага, — уныло соглашался Уразбаев.

— Ну ничего страшного, в обиду не дам, пошли! Пока, Сашка, не грусти, не скучай, — я крепко пожал руку взводному на прощание и зашагал по еле заметной тропе.

Мы спустились в ложбину, поднялись на хребет, снова ложбина, снова хребет, еще спуск, и вот уже взобрались на высоту к КП роты. Пришли мы оба взмокшие, хоть тельняшку выжимай, и соль со спины соскребай.

Нас встретили минометчик Радионов и врач-двухгодичник, старший лейтенант.

— О, привет медицине и «богу войны». Как вы тут? Где Володя? Что с Сережкой?

— Здорово, ротный ждет тебя там, во взводе Ветишина. Топай, не задерживайся, — ответил минометчик. — Сереге лицо сильно посекло и ранило осколком руку.

— Сейчас немного передохну, с вами язык почешу и пойду. Хорошо, что с Ветишей все более-менее нормально. Надо дух перевести, прямо качает от зноя. Сил нет, хочется упасть где-нибудь в тень, а ее как всегда нет, — ответил я.

— И еще долго не будет. Сегодня Ошуев поставил задачу Сбитневу — закрепляться как можно основательней, быть готовыми отражать атаки мятежников. Есть вероятность, что будем тут около месяца, — поддержал разговор медик.

— Нечего сказать, хорошенькая перспектива. Пекло — хуже, чем в Кабуле! Одно радует — стоматолог с нами, зубы подлечит, если что. А ты хирургом-то работать сможешь? — поинтересовался я.

— А как же! Я все могу, уже полтора года как в Афгане воюю. Меня, когда из Союза направляли на должность хирурга, я криком кричал, что готов только зубы удалять. А мне ответили: «Ничего две-три руки- ноги отрежешь, четвертую уже сможешь пришить, научишься, практика — критерий истины». Вот так и пошла служба, что-то, может, поначалу и не получалось, но вроде бы пострадавшие от моих медицинских опытов не жаловались.

— Наверное, уже просто не могли, — ухмыльнулся Радионов.

— Вот сейчас вернулся после штопанья твоих бойцов, и ни одного мата в мой адрес.

— Проклятый новоявленный «доктор Менгеле», ненавистный продолжатель экспериментов Бухенвальда и Освенцима, — шутливо возмутился я и, устало закрыв глаза, продолжил:

— Не дай бог, к такому попасть, зубы не вылечит, потому что разучился, а кишки зашить не сумеет, еще не научился.

— А ты, как настоящий замполит, болтаешь даже с закрытыми глазами и во сне. Твои кишки я пришью к языку. У нас в полку под Читой уникальный случай был в моей практике. Из морга прибегает боец-санитар и кричит: «Я из морга, там труп ожил». Весь бледный, трясется, орет благим матом. Иду с ним в мертвецкую, действительно: лежит покойник синий-синий, а язык высунул изо рта и шевелит. Я солдатика успокаиваю: не переживай, ничего страшного, это же замполит, у него рефлекс, только на пятые сутки язык болтать перестанет. Настоящий был профессионал! Гы-гы, — и он ехидно засмеялся.

— Да пошел ты куда-нибудь подальше, мне не хочется врача нецензурщиной обижать, может, когда пригодится, но ты напрашиваешься. Однако ты, «шприц-тюбик», старые анекдоты за быль не пытайся выдавать. Этот номер у тебя не пройдет, не прокатит. Слышали эти байки сто раз, твоя быль мхом поросла. Ладно, раз вы такие противные и неласковые, уйду я от вас. А что за ранения у солдат, почему молчите?

— Бойцы живы, я уже кстати туда сбегал, перевязал всех, вертолета дождался и обратно вернулся, — ответил врач. — У бойцов положение гораздо хуже: Кайрымова ранило в шею, повезло, что осколок не задел артерию, но немного повредил гортань. Но думаю, жить будет, а Сомов скорее всего остался без глаза.

— Твою мать, совсем?

— Совсем, там такое месиво: щека разодрана, на лицо страшно смотреть. А у тебя видок, что-то неважнецкий, что с тобою, Никифор?

— Башка до сих пор гудит после теплового удара, а тут еще контузило немного! — ответил я.

— Если хочешь в академию поступать, не свети ни тепловой удар, ни тем более контузию. Это ведь головной мозг, очень ревностно мои коллеги к этим травмам относятся, могут забраковать еще до экзаменов. Дураки, сам понимаешь, никому не нужны! Ха-ха-ха! Я это серьезно говорю, подумай! Ну иди, тебе Сбитнев подробности на месте расскажет, — хлопнул меня по плечу доктор и полез обратно в укрытие от солнца, сделанное из двух накидок, растянутых как полог.

Он лег, высунул голову наружу, протер запотевшие очки и принялся отмахиваться от мух, липнувших к потному красному лицу. Доктор всем видом показывал, что желания со мной разговаривать, у него больше нет. Жирок медленно плавился и вытекал через поры тела. Чувствовалось, офицер-медик переживает увиденное за сегодняшний день, но виду не подает, крепится. Трупы утром после боя на трассе, перевязка раненых, теперь еще тяжело раненые. Даже у врачей нервы не железные и стойкость не беспредельная.

Я хлопнул минометчика на прощание по плечу и попросил:

— Смотри, точнее с арткорректировкой, опять не перепутай, как в Джелалобаде, «Кутузов»! — и, ругая солнце, двинулся вниз.

Вслед услышал:

— Да пошел ты, умник!

Не понравилось, что я не удержался и напомнил про обстрел нашей роты армейской артиллерией и «Градами», когда Радионов с нами был корректировщиком в Черных горах. Ничего, полезно освежить ему память, может, лишний раз перестрахуется, уточнит наше местонахождение.

— Уразбаев! Уразбаев! — закричал я, оглядываясь. Этот хитрец уже куда-то спрятался. Лежит под навесом и молчит, делает вид, что не слышит и что-нибудь жрет. — Уразбаев! Ты где, проклятый гоблин! —