полгода квартплату заплатить, чтоб из хаты не выперли.

— Не говори гоп, — брат лезет подпортить энтузиазм, — пока не перепрыгнул ров.

До рва, и вправду, надо еще добраться. Городок сопливенький, но во время экзаменов посторонним в институт вход воспрещен. В любую щелку охранниками воспрещен. Вариант один — заделаться абитурой. А я уже страшно сколько лет этим зверем не был. Помните анекдот? Дворник наехал на коменданта студенческой общаги: «Твои скубенты опять клумбу испоганили!» «Какие студенты? Они давно на каникулах. Это поди абитура!» «Могет быть, и абитура, да следы-то на клумбе человечьи!»

Жена через жэдэпроводника переслала мой аттестат зрелости, подал я документы.

На экзамене самым старым оказался. Кругом молодняк, и я, пень замшелый, как пугало на цветущем огороде. Ладно, думаю, мне с ними лекции не писать, а деньги не пахнут. В это время преподаватель заходит.

У меня руки ниже колен опустились. Двадцать лет Рыжего не видел и еще бы столько. Голова у него совсем пожароопасная стала. Смотреть жарко. Пора седеть, он все пылает. Чувствую, мои 800 тысяч тоже горят. На втором курсе я из-за Рыжего без стипендии остался. Как бы теперь из-за него газ с электричеством не перекрыли на подступах к квартире.

Рыжий на меня ноль реакции, ни бровью, ни глазом не повел. Раздал карточки с вариантами, сел. Слава Богу, думаю, не узнал.

Мы с Бориской, капитанским сынком, за одним столом расположились, но Рыжий стрижет глазами по всем углам, не дает взять Борискин вариант.

Только я потянулся, он вскакивает и понесся в нашу сторону. У меня руки ниже колен опустились. В институте ему экзамен был не в тему, если никого не выгонит. Выйдет, бывало, за порог, протопает громко по коридору — ушел, — а через пять секунд рыжий глаз в щелке двери появляется и давай бесшумно пронзать аудиторию — кто там пользуется подручным материалом?

Я на втором курсе шпаргалку из спецкармана вытягиваю, вдруг дверь с треском распахивается, Рыжий, как наскипидаренный, влетает.

— Не двигаться! — кричит, вырвал шпаргалку и «до свидания».

Получается, и через двадцать лет не угомонился.

— Для вас экзамен окончен! — засек моего соседа через проход с фотографией формул.

Тем временем я Борискин вариант схватил. Решаю. Соседка за спиной, лахудра этакая, как ткнет под ребро авторучкой.

— Скажи формулу объема цилиндра.

Сказал, чтоб спину не продырявила.

Через пять минут снова ребра перфорирует:

— Реши пример.

— Разговорчики! — крикнул Рыжий в нашу сторону. — Что за коллективное творчество?

У меня опять руки ниже колен опустились. Я-то знаю, Рыжий больше одного раза не предупреждает. Спалит, думаю, лахудра мою квартплату.

— Реши пример, — опять она вяжется, — пузырь поставлю.

Есть же такие нахалки. Из них потом жены сволочные получаются.

Рыжий опять взвился на стуле:

— Что у вас на коленях? — полетел по нашему проходу.

Не успели мои руки опуститься, Рыжий за два стола от меня над девахой навис: «Встаньте!» — командует.

Сейчас, думаю, опять шапито, как в институте, посмотрим?

…На четвертом курсе Рыжему померещилось — Наташка Шишкова с ног списывает. Она метр восемьдесят два ростом, из них — метр восемьдесят на ноги приходится. Рыжему привиделось, Наташка на ту часть своих эталонных ног, что в подъюбочном пространстве, нанесла нужную информацию, и, приподнимая край юбки, потихоньку считывает ее. У Рыжего от охотничьей радости, что засек, мозги заклинило. Соображать перестал. Подлетел к Наташке.

— Встаньте! — кричит. — Поднимите юбку!

Сам Шишковой по пояс. А та растерялась, подняла подол, раз экзаменатор требует. Тут до Рыжего дошло: «поднимите юбку» двусмысленно звучит. Запламенел от стыда. Хоть за огнетушителем беги. Тем более, ноги у Шишковой девственно, без теорем, чистые. Она в слезы, выскочила за дверь…

На этот раз нечего было задирать. У Наташки юбка до колен была, а у этой девахи — два пальца до бесстыжести, ноги от основания координат на виду. Рыжий все равно выгнал. Лахудра за спиной примолкла. Пользуясь затишьем, решил я Борискин вариант. Свой тоже, на всякий подпольный случай, сделал. Лахудра видит, Рыжий не зверствует, опять начала авторучкой акупунктуру мне на спине выделывать — реши ей пример! От греха подальше решил. Тем временем Бориска разобрал мои записи. Ну, думаю, пора шабашить.

Сдал листочки, вышел. Рыжий следом летит.

— Что, — подмигивает, — гонорар пополам?

— Какой гонорар? — делаю физиономию тяпкой.

— Ты, Парамонов, и в институте всю дорогу норовил меня прокинуть.

— Никаких гонораров, — стал я категорически отпираться, — и вас не знаю! И делить не буду!

— Не надо дурочку-то гнать, Парамонов, — говорит Рыжий. — Не надо! На этот раз на халяву не выйдет. Не желаешь по-человечески, будет нулевой вариант — ни вашим, ни нашим.

Развернулся и ушел.

Может, думаю, и вправду, поделиться с Рыжим надо? Четыреста тысяч в два раза хуже, чем восемьсот, зато в четыреста тысяч раз предпочтительнее, чем шиш с маслом. Заспешил делиться, а из-за двери доносится: «Дайте-ка этот листочек! Ага, почерк Парамонова! Значит, он вам решал?!»

У меня руки ниже колен опустились — плакали мои денежки.

До слез обидно стало. А тут лахудра выскакивает. Красная, как Рыжий. Но веселая.

— А, — машет рукой, — я и не хотела в институт, мать заставила.

— Где, — спрашиваю, — Бориска, сосед мой?

— Этот рыжий экзаменатор, — лахудра тарахтит, — у меня листочек с твоим решением нашел и выгнал. Но пиво, как обещала, все равно тебе ставлю!

— Никакого пива! — наконец дошло до меня, что Бориску никто не выгонял. — Инженеры денег не берут. Я тебе ставлю шампанское!

Не все же 800 тысяч в квартплату всаживать.

Пустырь на задах жилмассива не пустовал. Целый день его густо минировали Маркизы, Кинги, Императоры и другие твари о четырех ногах. По вечерам в дальнем углу, в кустах акации, соря упаковками одноразовых шприцов, кучковались двуногие наркоманы. Днем заглядывали компаниии «на троих». У труб теплотрассы забыто лежали друг на друге две железобетонные плиты. Чудная лавочка, подстели картонку и сиди. Здесь и сидели «на троих». В последнее время в половине девятого утра на железобетонной лавочке частенько собирались друзья-приятели: Лариса Егоровна Касимова, Антонина Петровна Лопатина, Иван Игнатьевич Карнаухов.

В сумме трое, но не «на троих». Лариса Егоровна по утрам выгуливала дурковатого эрделя Гаранта, Иван Игнатьевич шел через пустырь в гараж, Антонина Петровна забегала покурить да покалякать о том о сем.

Сегодня «тем-сем» были хозяева друзей. Антонина Петровна служила в горничных у молодого и холостого бизнесмена. Работа не пыльная. Пыль протереть, пол помыть и так далее, часа на два ежедневно. Получала за это неплохие по ее понятиям деньги — триста тысяч, что в переводе на обувь — три пары кожезаменительных туфель, в проекции на вареную колбасу — тринадцать-пятнадцать килограммов.

Плюс пятьдесят тысяч Антонине Петровне было положено за дополнительную услугу. По утрам варила своему шефчику, так звала хозяина, кофе. Че там работал при галстуке и папке шефчик, горничная не ведала, но раза два-три в неделю ухайдакивался вдрызг, на бровях возвращался со смены. Насчет кофе Антонина Петровна была мастерица, варила такой, что мертвого с похмелья поднимет, не то что