разговор мой с сыном тебе тоже важен. Они ведь с твоим Руви завсегда бегают.

– Бегают, – вздохнул охотник. – А куда – и не ведаю. На меня сыночек мой ныне волком смотреть начал. Где днюет – не ведаю. Где ночует – не ведаю. Забежит раз в несколько дней, схватит что из струмента, да и опять бежит.

– Садись, – указал на скамью князь. – Милостью богов, скоро мы сие узнаем.

Темнело. Шелонь в темном сарафане, расшитом тюльпанами, с заплетенными в косы и забранными наверх волосами прошла по горнице, зажигая один от другого и расставляя на подоконниках, на столе, на полке над головой князя глиняные масляные светильники. Захлопали запираемые на ночь ставни. Неуклонно приближалась полночь – час темных сил. Однако мужчины, сдерживаемые княжеской волей, ждали, старательно подавляя зевоту.

Наконец на улице грохотнули ворота, по ступеням крыльца застучали сапоги. Первым в горнице появился Иссупи, поклонился, отступил в сторону. А следом мужи увидели и Волхова. За лето он успел сильно подрасти, плечи раздались, а руки явно потолстели, отчего казались короткими и слегка скрюченными.

– Ты искал меня, отец? – остановился он посреди горницы, ограничившись коротким кивком головы.

– Искал, сын… – Словен смотрел на своего потомка, не зная, как облачить в слова внезапно появившиеся подозрения и как поступить, коли они вдруг оправдаются. Чай, не варяг[23] приблудный перед ним стоял, не простой пахарь, а родной сын. Кровь от крови, плоть от плоти его. – Дошло до меня, сын… Дошло до меня, сын, что в местах, где рыбаки наши мертвых угров находили, тебя нередко видели. И может статься, в смерти их и твоя вина есть.

– Ну и что, отец, – небрежно ответил княжич. – Это ведь всего лишь угры. Не родичи наши и даже не сколоты вовсе.

– Что-о?! – грохнув кулаками по подлокотникам, вскочил князь. – Что я слышу от тебя, сын?! Ты ли это али оборотень лесной украл твое тело и льет яд твоими устами? Ужели забыл ты заветы деда нашего, великого Сварога, сотворившего этот мир и подарившего жизнь нашему племени? Предок всемогущий завещал нам, потомкам своим: коли соседи твои добры и миром общаются – защити их мечом и щитом своим. Коли злобны они, жен твоих желают и добро твое крадут – истреби всех, не оставив ни семени. Защити животом своим слабого и не сгибайся пред сильным. Защити слабого, а не убей его, сын! Как можешь ты, дитя рода нашего, кровь людей проливать, никакого зла нам не причинивших?! Как у тебя рука поднялась заветы предков наших нарушить?!

– Ты ничего не понимаешь, отец, – мотнул головой Волхов. – Новые боги дали нам силу. Огромную силу, непостижимую для простых смертных. Теперь нам нечего бояться врагов. Теперь мы сами можем пойти в любые земли и сломить любые непокорные племена. Нам больше нет равных, отец! Мы заслужили милость верховной богини. Мы избранные!

– Вы убиваете невинных. Вы проливаете для своей богини человеческую кровь, – покачал головой Словен, опускаясь обратно на свое место. – Эти боги не имеют права на существование. Это не вера, это наущение злых ночных духов.

– Да, мы принесли в жертву невинных. Но, жертвуя десятками, мы спасем сотни!

– Твои уста лгут! – гневно вскинул руку Словен. – Это голос злой нежити, а не человека. Вы никого не спасаете, вы только убиваете, ибо каждая душа бесценна! Сколоты рождены, чтобы защищать смертных, а не жертвовать ими! Твоя душа отравлена ядом, сын мой. Ты потерял понятие чести и совести, ты забыл советы Сварога и отцов наших. Ты поднимаешь меч свой на беззащитных! Как бы ни называли грех сей духи, помутившие твой разум. Ты должен принести великие жертвы богам нашим, дабы они простили падение твое. Ты должен с товарищами своими разрушить капище духов злых и вернуться в дом для очищения…

– Это твой разум помутился, отец! – вскинув голову, возразил Волхов. – Богиня избрала нас из всех смертных племен, чтобы подарить власть над миром, а ты отвергаешь ее дар! Это тебе надлежит каяться и приносить жертвы, отец! Молись своим дряхлым богам и не лезь в дела всесильной Аментет! И запомни: я повыдергиваю руки каждому, кто посмеет оскорбить нашу богиню или хоть пальцем прикоснуться к ее святилищу!

Княжич развернулся и вышел, с силой хлопнув дверью. В горнице повисла тишина.

– Скилур, – наконец произнес Словен тихим голосом. – Завтра на рассвете возьмешь освободившуюся стражу, промысловиков, что в городе есть, плотников и иных мужей свободных. Кому оружия не хватит – дозволяю у меня в хранилище взять. С ратью собранной пойдете в святилище, принесете жертву Сварогу и Велесу, призовете на помощь кого-нибудь из волхвов… Затем вы переправитесь на тот берег, пойдете к Вороньему холму и разрушите капище ночных духов. Отроков заблудших, что раскаются, вернете в город. А кто не раскается… – Князь с силой сжал подлокотник. – Кто не раскается, пусть судьба долю того решит.

– Слушаю, князь, – поклонился охотник, и мужчины потянулись из горницы, оставляя правителя наедине с его грустными мыслями.

Поздним утром, когда солнце уже успело подняться над лесом, из ворот города нестройной толпой вышли полторы сотни копейщиков – в толстых двойных шапках, негнущихся куртках из толстой, в два пальца, грубой кожи, с мечами в ножнах и топориками за поясами. Они вели с собой трех черных волов, рога которых были украшены жгутами из прошлогоднего сена. Завидев процессию, женщины, что уже успели дойти до воды – кто с бельем, кто с ведрами, – предпочли отвернуть и спрятаться под берегом. Люди же направились к священному дубу угров, крона которого высоко возвышалась над новым святилищем сколотов.

У ворот святилища процессию встретил кривоглазый Манрозий, поглядывающий на гостей исподлобья.

– Прими наш дар, почтенный волхв, – посторонился Скилур, пропуская вперед волов. – Пусть примет от нас этот дар великий Сварог, ибо собираемся мы принять грех на наши души. Пусть примет наш дар великий Велес, ибо нам понадобится его помощь. Пусть примет наш дар великая Мара, ибо нам понадобится ее милость.

– Я передам ваш дар богам, сын мой, – кивнул, пятясь, Манрозий. Волы побрели следом за ним, и вскоре к людям, не посмевшим с греховными мыслями войти в святилище, выступил седобородый Мосх.

– Милостью Велеса, я пойду с вами, дети мои, – сообщил он. – И пребудет с нами милость богов.

Копейщики повернули к реке, где их ждали небольшие ладьи, на которых княжеские подворники обычно перевозили соль, и начали забираться на суденышки. Каждая из лодок вмещала всего десять человек, поэтому переправа заняла немало времени, и небольшая рать подступила к Вороньему холму только к полудню.

Здесь деловито стучали топоры, по всему склону валялись березовые стволы, что всего несколько недель назад были светлой рощей, жизнерадостно зеленевшей на склоне. Святилище, что на глазах вырастало на вершине холма, заметно отличалось от тех, какие привыкли видеть сколоты. Оно не было обнесено частоколом, защищающим идолов от случайных пришельцев – вместо него по кругу шел низкий земляной валик, больше напоминающий просто сваленный рядом с неглубокой ямой дерн. Да и сами идолы не походили на богов – обыкновенные столбы одинаковой высоты торчали в беспорядке на старательно разровненной площадке, вкопанные в землю и соединенные отсыпанными песком тропками. Чуть далее возвышались два длинных жердяных сарая, назначение которых становилось ясным сразу, поскольку в щели между тонкими стволами высовывались человеческие пальцы и выглядывали влажно поблескивающие глаза.

Навстречу копейщикам выступили пятеро парней – все были полностью обнажены, каждый волок с собой пленника со связанными за спиной руками. Рядом, засунув руки в широкие рукава, выступал Черный волхв, что предлагал зимой помощь в чародействе и исцелении многим семьям Словенска. Копейщики выстроились в три ряда, прикрывшись круглыми щитами, а перед строем, опершись на посох, остановился Мосх.

– Дети мои, – начал говорить волхв, глядя на защитников капища. – Отцовское сердце не бывает твердым, как камень. Признайте отступничество свое, покайтесь в нем – и вы не получите кары. Ведь рождены вы и выращены, чтобы унаследовать землю отцов ваших. Так не отрекайтесь же от веры истинной, от заветов предков ваших!