Изекиль взял у него бадейку, поставил в освещенный круг, решительно макнул голову в воду, немного подождал, придерживая рукой свесившуюся золотую амулетку. Потом сел рядом с деревянным ведром.

– Так отпробуй мясца, учитель, – предложил мальчишка. – Я тушку всю осмотрел, отчистил, в реке отмыл. Нет в ней отравы, точно говорю! Опять же, потроха можно вовсе не трогать, токмо холку, что…

Жрец промолчал, дожидаясь, пока вода устоится, потом провел ладонью над поверхностью, произнося мольбу о безвременье, опрокинул бадью набок, поднял с земли скребок и начал неторопливо соскабливать с головы волосы, глядя на свое отражение в застывшей жидкости. Тилбур запнулся на полуслове, наблюдая за его действиями, а Изекиль старательно содрал под корень все волосы, отер скребок о запястье, убрал в мешочек. Поднялся на ноги.

– К-к-как ты это сделал, учитель?! – наконец выдохнул мальчишка.

– Да так, – развел ладони жрец, и в тот же миг вода выплеснулась из деревянного ведра, залив костер.

– Ой-ёй! – подпрыгнул Тилбур и заметался возле черного пятна, выискивая хоть один уцелевший уголек.

Изекиль спустился к реке, не спеша вошел в воду, погрузившись в нее с головой, и остановился, позволяя воде смыть с себя грязь, усталость, черный глаз, дурное слово. Смыть плохие мысли и глупые ошибки. Смыть прошлое, дабы очиститься перед будущим. Он стоял так долго, очень долго – до тех пор, когда даже его вечное, нетленное тело начало ощущать холод. Наконец жрец развернулся и выбрался на берег.

В святилище уже опять полыхал костер. Мальчишка, отодвинувшись подальше от обжигающего пламени, старательно объедал честно заработанную плату.

– Я научил тебя не очень многому, Тилбур, – криво усмехнулся Изекиль и начал одеваться. – Не очень многому – но часть древней мудрости Великого ты все-таки получил. Не забывай, что вся сила явлена тебе милостью всесильной Аментет. Помни ее имя и прославляй перед смертными.

– Хорошо, учитель, – прожевав, отозвался мальчик и откусил от оленьего окорока еще кусок.

– Служи честно богам Дуата, мой мальчик, и они не обойдут тебя своей милостью. Почаще смотри на умирающих, Тилбур. Может быть, тебе наконец-то надоест быть одним из смертных, и ты вспомнишь мои уроки.

– Угу, – кивнул ученик, опять набив полный рот.

Изекиль завязал пояс, проверил содержимое мешочков, после чего набросил мягкую и теплую шерстяную накидку поверх туники.

– Ты куда, учитель? – наконец заподозрил неладное Тилбур.

– Туда, – махнул рукой Изекиль. – Для меня настала пора выполнять свои обеты, мой мальчик. Очень скоро со стороны восходов дойдут вести о больших событиях. Уже совсем скоро.

С сухим треском проломившись через заросли тростника, мокрый по брюхо секач остановился, медленно перемалывая челюстями нечто белое и похрустывающее. Проглотив добычу, кабан мелкой трусцой двинулся через зеленую поляну к зарослям орешника. Однако, когда до тонких зеленых ветвей оставалось не больше двух шагов, из коричневого, покрытого жесткой щетиной, бока вдруг выросла тонкая деревянная палочка с двумя белыми полосками из птичьего пера. Вепрь подпрыгнул, резко крутанувшись вокруг своей оси, – и тут же из другого бока появилось древко. Кабан скакнул вперед, словно надеясь на целительные способности ореховых кустов – но в этот миг силы окончательно покинули зверя, и он рухнул на землю.

На поляну вышли двое бородатых мужчин в выпущенных поверх коричневых шаровар светлых рубахах из груботканого полотна. От нежданных опасностей их защищали короткие куртки из толстой, в два пальца, воловьей кожи. С широких ремней, украшенных костяными накладками, свисали по два ножа – короткий, с половину ладони, и длинный, не меньше локтя длиной. Впрочем, длинный нож в полной мере можно было назвать и коротким мечом. Еще с их поясов свисало по несколько небольших мешочков, часть которых были из кожи, а часть – матерчатые, расшитые цветными нитями. Помимо прочего, за спиной у каждого, под обтянутым кожей колчаном, за ремень был заткнут бронзовый топорик на короткой рукояти.

– Сломал стрелу, окорок проклятый, – недовольно буркнул один из охотников. – Хотя нет! Вон, торчит. Оперение с прокусом. Младший побаловался на привале.

– Значит, мою сломал, – недовольно сплюнул второй.

Они подошли к добыче. Первый выдернул стрелу, второй, достав медный нож с костяной рукоятью, прорезал в шкуре четыре полосы, поддел край кожи клинком, двигая его вниз. Шкура поддалась – у кабана на боку получились две широкие лямки.

– Я возьму, – предложил первый, снимая колчан и протягивая его товарищу. Тот кивнул, помог закинуть еще совсем недавно хрюкавший груз за спину.

Кустарник опять разошелся, выпустив на поляну еще пять человек – все в коже, в высоких мягких сапогах, с мечами и топориками. У некоторых волосы были перетянуты ремешками, у двоих на шее поблескивали золотые гривны. Правда, луков ни у кого из пятерых не имелось.

– Скилур, Атей! – окликнул охотников один из мужчин. – Чего застряли?

– Да вот мясца на ужин припасли, – отозвался первый охотник, поводя плечами. – Сейчас, идем.

Мужчины двинулись вдоль камыша дальше. На поляне воцарилась тишина – но ненадолго. Очень скоро через кустарник проломился ширококостный вол. Не спеша переставляя ноги, он наклонился, прихватил губами пук травы и двинулся дальше, невозмутимо таща привязанную на холку волокушу: две длинные слеги, меж которыми, скрученные углами, лежали несколько узлов. За волом бежал, помахивая тонким прутиком, босоногий мальчишка в рубахе ниже колен. Следом брели еще два вола с волокушами, с десяток коров, несколько женщин в длинных сарафанах, с заплетенными в косы волосами. Одна несла на руках жалобно хныкающего грудничка. Потом опять тащились волы, бежали недовольно блеющие козы, топали недавно остриженные овцы, шли мужчины – кто налегке, а кто и с тяжелым топором на плече.

Кустарник, равно как и поляна, давно остались позади, сменившись широкой, вытоптанной до глины, серой лентой, а люди все шли и шли, гоня с собой скотину, катя повозки, понукая волов с волокушами, успокаивая детей.

Из похожих друг на друга путников выделялись двое: оба лет тридцати, голубоглазые, с небольшими бородками и русыми, коротко стриженными волосами; оба в куртках, украшенных спереди бронзовыми пластинами; у обоих подолы рубах и сапоги ярко-красного цвета. Они шли налегке – без топоров и луков, без котомок за плечами, – однако с тревогой поглядывали на прочих людей.

– Смотри, брат, – указал один на возвышающийся из камышей камень. – Ну-ка, пойдем.

Путники свернули с дороги, продрались через заросли, чавкая сапогами в тине и ломая хрупкие желтоватые стебли, забрались на валун, поднявшись над кистями камышей на высоту человеческого роста. Впереди открылся бескрайний водный простор, покрытый мелкими гребешками волн.

– Да это же море! – ахнул один. – Гляди, брат. Мы с тобой, похоже, на край земли пришли. Ну что теперь делать станешь?

– Еще посмотреть надобно, – пожал тот плечами. – Болота тут кругом. Земля – либо песок, либо тина. Хлеба не посеять, летом гнус заест. Да еще, поди, по весне море это так разольется, что все деревни посмывает.

– Слушай, Рус, на тебя не угодить! – возмутился первый. – Ты оглянись вокруг! Леса какие богатые, рек и озер не считано. Людей нет никого. За день коли землянку встретишь – и то не всегда повезет. Племена здешние незлобные, ни единого раза не показались.

– Мы же не на день, не на год садиться собираемся, Словен, – покачал головой второй. – А помысли, каково будет, коли откроется, что далее земли лежат еще более ладные и богатые, а мы тут в болоте застряли?

– Люди устали скитаться, Рус, – глядя на тонкую линию горизонта, ответил ему брат. – Пора решать. Пора…

Он развернулся, спрыгнул в грязь, брезгливо стряхнул попавшие на доспех кусочки тины и побрел обратно к берегу.

К сумеркам огромный обоз втянулся на стоянку, заранее подготовленную ушедшими вперед мужчинами. Издалека сотни костров делали берег озера похожим на богатый торговый город, стоящий на оживленном