— Мелочи жизни.
— А лифт?.. Долго еще вручную таскать?
— Не бухти. Таскай молча. Они этого не любят, — по-отечески похлопал Коновалов санитара по плечу и крикнул, когда тот вышел, с грохотом затворив дверь: — Пилу мне наточи!..
Першин еще раз перечитал заключение, закурил.
— Что тебя гложет, Моцарт? Если чего непонятно — ты спроси, не держи в себе. Ум, как мочевой пузырь, нужно опорожнять своевременно и регулярно.
— Мне непонятно, почему семнадцатилетняя девочка бросилась с балкона, — серьезно сказал Першин.
— А тебе это и не может быть понятно. Ты еще не дошел до кондиции, при которой это происходит.
— А как ты эту кондицию определяешь, Митрофан?
— Я?.. Ах, вон ты о чем, — посерьезнел старик и задумался. — На глазок тут не шибко, конечно, различишь. Иногда есть набухание и резкое полнокровие, но это — в случае гипертрофической шизофрении. До нее Масличкина не доросла, я такие изменения у стариков наблюдал, когда в Сербского работал.
— А юношеские манифестации встречаются?
— Зачем тебе ориентироваться на исключения? К тому же гистологи ни сморщивания, ни атрофии не нашли.
— Значит, никаких не может быть сомнений?
— Честно сказать, я в этом направлении не думал. Что было, то и написал: травматический отек при массивных ушибах. А сомнения всегда есть. Несомневающийся врач — даже если он трупорез вроде меня — говно! Что же до вас, то тут все чисто: и у тебя, и у Нины — высший пилотаж. Ну, допустим, был у девочки рецидив под воздействием какого-то внешнего раздражителя…
— Какого? — насторожился Першин.
— А что это меняет? Для суицида есть тысяча причин. Устанавливать их не в моей компетенции.
Першин встал, протянул ему руку.
— Выпить хочешь? — спросил Коновалов.
— Спасибо, не хочу.
— Да не терзай ты себя, Моцарт. Если бы вот здесь… — Коновалов постучал себя по темени костяшками пальцев, — был «черный ящик» и можно было бы вскрыть его и послушать разговор человека с самим собой перед смертью… Но его там нет.
Вернувшись в стационар, Першин не стал подниматься в отделение, а позвонил из приемного покоя. На сей раз Нонна оказалась дома.
— Привет. Вера у тебя?
Ответ последовал не сразу, из чего Першин заключил, что попал в точку и Вера у нее, и сейчас они, поди, перемигиваются и перешептываются, вырабатывая бесхитростную бабью тактику поведения с ним.
— Нет, — соврала Нонна неуверенно. — Ты ей домой звонил?
— Звонил домой. Звонил в редакцию. Сейчас собираюсь идти с заявлением в милицию, — разозлился Першин. — Если ее нигде нет, значит, она пропала.
— Разве вы летели не вместе?
— Нонна, не притворяйся! Она сидит у тебя на кухне, курит и просит молчать. Если это не так — я иду в милицию! — В трубке опять воцарилась тишина. — Ну?
— Не надо идти в милицию, — сдалась Нонна.
— Тогда дай ей трубку!
— Погоди, Моцарт. Не сейчас, ладно?
— Черт с вами!.. Впрочем, передай… — Он искренне хотел сказать: «Передай, что я ее люблю», потому что окончательно пришел к этому, но потом спохватился: делать Нонну посредницей в их отношениях было бы верхом нетактичности. — Передай, что ее материал о выставке мне очень понравился.
Если бы у него спросили, чего ему больше всего сейчас не хочется, он не задумываясь ответил бы: возвращаться домой. Но время было позднее и делать ничего не оставалось…
На Остоженке он заправил машину, пересек Сеченовский переулок и оказался на Пречистенке. Дом, в котором проживали Масличкины, нашел сразу, но близко подъезжать к нему не стал, а припарковал машину в тупичке возле овощного магазина и отправился пешком.
Сорок восьмая квартира находилась во втором подъезде. Окна ее выходили на улицу и во двор, но балкон был только во дворе. С балкона четвертого этажа торчали длинные прутья старой антенны; до самого третьего этажа тянулась пышная молодая березка. Если легкая, худенькая Катя падала вниз не оттолкнувшись, то наверняка зацепила антенну, и тогда ее отбросило на нижние ветки березы. Это в какой-то степени смягчило удар, в противном случае она действительно умерла бы на месте. Антенну уже починили, ветви березы оставались несломанными — спружинили скорее всего, — но чем еще можно было объяснить рассечение внутренней поверхности бедра, на которые Першину пришлось накладывать швы?
Балконы отстояли друг от друга на расстоянии трех метров — допустить, что девочка таким образом пыталась перейти к соседям, было просто невозможно. Перила высокие — Кате по грудь. Застеклен балкон Масличкиных не был, так что окна она мыть не могла. Могло быть что-нибудь из двух: либо она выбросилась сознательно, либо… ее выбросили! Это второе допущение было кощунственно не обоснованным.
«Крыша поехала? — сплюнул Першин. — После стычки с Графом вокруг преступники мерещатся?.. Может, тебе лучше в милиционеры податься?»
Он еще потоптался во дворе, несмотря на позднее время заполненном детворой и пенсионерами, обошел вокруг дома, мучительно ища ответ на вопрос, что ему, собственно, здесь нужно, что направило сюда врача, призванного лечить, а не расследовать обстоятельства смерти. В милицейских протоколах наверняка было записано «несчастный случай», да и какие основания что-то подозревать? Встреча в аэропорту?
Раньше его интересовали обстоятельства смерти Моцарта.
Першин побрел прочь. Перед глазами все стояла картина того разговора с полусумасшедшими от испуга родителями Кати перед операцией…
Отец сидел на кушетке, обхватив голову руками, и, раскачиваясь из стороны в сторону, причитал: «Боже!.. Как же это? За что?.. Я виноват, я!.. — А потом вскакивал и хватал Першина за рукава халата: — Сделайте же что-нибудь, доктор!.. Ведь вы же можете!..»
Он бы смог. Он бы выходил Катю, непременно выходил, когда бы был рядом. Он чувствовал ее душу: их связывал Моцарт.
«А может, не стоит взламывать дверь, если есть возможность отпереть ее ключом? — остановился он посреди улицы. — Почему и в чем я подозреваю людей, которые не сделали мне ничего дурного? В конце концов, я ведь ничего не украл, стадия, при которой возникает потребность прятать глаза, еще не наступила».
Он повернул назад…
Пуленепробиваемую дверь сорок восьмой квартиры, обитую лакированными рейками, отворила хозяйка. Разглядев в полутьме синеватые льдинки ее глаз, Першин усомнился в правильности своего шага, но шаг был уже сделан.
— Добрый вечер, Наталья Иосифовна, — с предательской хрипотцой в голосе произнес он.
— Добрый…
Весь облик ее источал испуг, словно сама смерть стояла на пороге.
— Кто там, Наташа? — спросил из комнаты мужской голос.
— Входите, — сделала хозяйка попытку подавить смятение и отступила в глубину прихожей.
Вышел Масличкин с чайной чашкой в руке.
— Доктор?!
— Здравствуйте, Виктор Петрович. — Першин переступил порог. — Извините за поздний визит.
— Ничего… прошу.
