двух словах, что произошло? У меня цейтнот!

Моцарт уселся в вертящееся кресло напротив и с загадочной улыбкой на устах смотрел на Веру, откровенно любуясь ею. Каждая минута общения с молодой избранницей открывала в ней что-то новое, чего он раньше вообще не замечал в женщинах, потому что все его женщины до Веры были из другого времени. И такой вот, как сейчас — немножко заполошенной из-за горящего материала, деловой, в больших очках, с напускной строгостью учительницы, призывающей вдвое старшего любовника к серьезности, — он видел ее впервые; в компаниях и застольях, не говоря о постели, Вера была другой, там он чувствовал себя излишне опытным и не к месту мудрым, и ему — в силу натуры творческой, увлекающейся — хотелось хоть иногда побыть ведомым, доверить ей бразды правления в никак не организованном быту и любви.

— Видишь, у меня появился покровитель в криминальных кругах, — закурил Моцарт, на американский манер водрузив ноги на стол. — Теперь я могу пугать своих обидчиков графским патронажем.

— И из чего это следует? — отложила Вера лист и, бросив беспокойный взгляд на часы, продолжила работу.

— А тебе ни о чем не говорит его послание?

— Володя, полчаса! Включи кофеварку и полистай газеты. Меня после бессонной ночи всех похождений совершенно не хватает на твои ребусы.

Она была здесь, с ним, и одновременно ее не было нигде, разве только в ее репортаже, и мешать ей действительно не стоило, потому что переключиться она все равно не могла ни на какие другие проблемы, будь они хоть втрое важнее. Он подавил в себе минутный соблазн вот здесь, прямо сейчас, пока его Констанца озарена работой и еще не превратилась в безалаберную капризную девчонку, что происходило с нею всякий раз, как только она вставала из-за рабочего стола, предложить ей собрать вещи и навсегда поселиться у него.

Заполнив кофеварку водой, он включил ее в розетку и забрал с Вериного стола лист бумаги, на котором было написано графское послание.

Он оказался… чистым с обеих сторон.

— Извини, — обратился Моцарт к Вере, — а где это… письмо?

Она закончила предложение, перечитала.

— Господи, да какое письмо-то? Что ты все говоришь загадками? — на сей раз тон ее окрасился нескрываемым раздражением.

— Письмо, которое я тебе сейчас давал?

— Если ты этот листок называешь письмом, то он у тебя в руках.

Посмотрев на просвет, он убедился, что это тот самый лист — голубоватый, с водяными знаками, но текст… текст, написанный каллиграфом или, быть может, набранный на компьютере особым шрифтом, исчез. Позабыв о Вере, Моцарт приложил бумагу к оконному стеклу, но все попытки разглядеть следы черных чернил или перьевых царапин были тщетными. Ощутив на себе пристальный взгляд, он оглянулся.

— Володя, что-нибудь случилось?

Сейчас ему вовсе не хотелось ее вмешательства.

— Ничего, работай. Кофе где?

— В шкафу. Ты не заболел?

— Нет. Я просто пошутил.

— Ну и глупо, — пожала она плечами и отвернулась к экрану.

Засыпая кофе в резервуар, Моцарт обнаружил, что пальцы его — сильные и ловкие пальцы хирурга — дрожат и не слушаются, и ложечка звенит о край жестяной банки.

Первой была мысль о подмене листа. Но кто, когда и где мог это сделать? Когда он мыл полы на кухне или принимал ванну? Значит, у них есть ключ и теперь они могут входить в его жилище, когда им заблагорассудится?.. Но для этого нужно было знать, что хозяина в комнате нет, а значит, в квартире все- таки установлено какое-то устройство?.. Зачем понадобились манипуляции с письмом? Шутка? Запугивание? Просто игра на нервах, издевательство?..

Почему же тогда не тронули деньги? Пять тысяч он положил в конверт для Алоизии. Полтыщи потратил в сервисе. Еще сто двадцать — в магазине, предварительно обменяв доллары на рубли. Сдачу положил в бумажник. Две тысячи двести пятьдесят лежали дома в железной шкатулке под ключом.

Он точно помнил, как запирал дверь на цепочку, вернувшись от соседа; если бы ее и умудрились снять, то, уходя, вставить в паз не смогли бы никак, а когда он покидал квартиру, цепочка была на месте…

По всему получалось, что в квартире находился человек. Но не прятался же он в шкафу, в самом деле?

В мистику Моцарт не верил даже в пионерском возрасте, а посему случившемуся мог дать только одно объяснение: письмо было написано какими-то специальными чернилами — о таких он где-то читал или видел в кино про шпионов. Но текст должен был исчезнуть после того, как он его прочитает, а не до его возвращения! Кто же мог знать, когда он вернется, если этого не знал даже он сам? Значит, конверт положили перед самым его возвращением, и получается, что за ним следили?.. С какого времени и с какого места — с Савелова?., с Дмитрова?., с Тимирязевской?.. Кто мог знать, каким путем он будет возвращаться и что Вере взбредет ночевать у Нонны?

«Неужели… Вера?! — неожиданно пришла мысль. — Вера сообщила… Нет, глупости! Зачем ей это? Другое дело, если следили за ней… Ну да! Вполне логично: если они знали меня даже по прозвищу, вполне могли знать и о моих связях. Когда я от них убежал, поняли, что рано или поздно Вера встретится со мной, и установили за ней слежку! И теперь не только я, но и она у них в руках…»

По комнате разлился аромат кофе. Моцарт выключил кофеварку, долго возился с чашками, ложками, сахаром, оттягивая время и лихорадочно соображая, стоит ли посвящать ее во все это?

Был еще вариант. Его поджидали в машине — той самой, с антенной на крыше, и как только он появился во дворе, сообщили кому-то, кто находился в квартире. Тогда этот человек вооружился ручкой, заправленной исчезающими со временем чернилами, написал записку и покинул квартиру. Ерунда… а если бы он обнаружил это письмо назавтра? Да и в подъезде ему никто не встретился. Может быть, неизвестный не спустился, а поднялся на пролет выше, пока он отпирал дверь с помощью топора?

Зачем, зачем все это нужно? Да и зачем вообще было платить деньги за то, что он сделал под угрозой расправы?..

Зачем понадобилось писать записку, чего хочет этот Граф от рядового хирурга, не посвященного ни в государственные, ни в коммерческие тайны, не располагающего ни связями, ни деньгами, ни информацией?

Моцарт выглянул в окно, но на улице ничего подозрительного не обнаружил. Сновали прохожие, вереница машин на улочке с односторонним движением замедляла ход перед поворотом на проспект, у входа в музей долговязый очкарик с букетом роз поджидал девушку — было бы просто глупо подозревать его в соглядатайстве.

Вера закончила работу, разложила в пластиковые папки готовые страницы и принялась накручивать диск телефона.

— Я подожду тебя в машине, — сказал Моцарт, отставив опустевшую кофейную чашку.

«Михаил Константинович? — услышал он вслед. — Да, все… Нет, нет, в окончательном варианте… В типографию?..»

Не дожидаясь ее ответа, Моцарт вышел и стал спускаться по лестнице. Пировать во время чумы было не в его правилах, и он уже жалел, что заехал за Верой: чума стояла на пороге, незримо присутствовала в его жилище, вползала в сердце и мозг…