— Не дадут, — взгляд потух, как догоревшая свеча.

— Вы что, были уже там?

— Не был.

— Сколько детям лет?

— Десять пацану, пятнадцать дочери.

— Пусть племянница погладит вам брюки и постирает рубашку, пока вы будете чистить ботинки. Потом побрейтесь, примите душ — и вперед. Не дадут эти — шагайте в лечебное учреждение, где брат состоит на учете. Нужна бумага, по которой его признают ограниченно дееспособным.

— И что?

— В случае совершения преступления лицом, злоупотребляющим спиртными напитками и ставящим в связи с этим свою семью в тяжелое материальное положение, суд на основании приговора установит попечительство, согласно Указу Президиума от восьмого… Я вам запишу…

Мужик следил за пером, как кот за теннисным мячом на корте. Потом взял бумажку.

— Спасибо.

— Квитанцию не забудьте.

— Да нет, не надо мне.

— Вы это бросьте, гражданин, — сдвинул брови юрист. — Дача взятки, статья 174 Уголовного кодекса. Хуже, чем жену убить.

Посетитель схватил квитанцию, торопливо спрятал в карман.

— Если что, я могу?..

— Девять двести — в сберкассу, ко мне с копией платежного поручения. Всего доброго.

Он смотрел во двор вслед уходившему мужику и думал о нерасторопных охранниках, позволивших захватить президента страны. «Один из себя мессию строит, а тысяча его пасет. И каждый со значением, каждый думает, что если бы не он…»

В фанерную перегородку постучали. Условный сигнал. В смежной комнате базировалась жэковская бухгалтерия.

— Спасибо, девушки, — юрист направился в дальний угол к телефону.

«Девушки», младшей из которых перевалило за девяносто, собирались уходить, перекладывали кефир из холодильника в авоськи.

— Алло… Я… Помню… Часиков в восемь… Рано?.. А работа?.. А как же… Будь… Алексею звонил?.. Ладно, Вадиму я сам… Пока.

Простившись с «девушками», он вернулся в свою конуру, сменил опорки на новенькие туфли, душегрейку — на кожан. Перед зеркальным осколком на сырой стене пригладил седеющие волосы. Потом привычным жестом включил старенький датчик БК—1М, хоть и ненадежно, но все же блокировавший фанерную дверь и зарешеченное, никогда не мытое окошко.

«Буду в 12», — написал он на клейкой бумажной лентe и, повесив замок, заглянул в стекляшку в конце коридора.

— Слышь, Андрей Егорыч, — спросил у дежурного, ты про президента кино смотрел?

— Ну, — сосредоточенно вылавливая в термосе жирный кусок мяса, откликнулся тот.

— Чем там дело кончилось? Телохранителя пришили в вертолете, а дальше я не досмотрел.

— А, так он же сам все это и подстроил.

— Кто?

— Президент.

— Ну да?!

— Точно.

— Зачем?

— Ясное дело, чтоб руки себе развязать. Чрезвычайку ввести, парламент скинуть. Короче, порядок в государстве навесть.

Юрисконсульт помотал головой, поскреб в затылке.

— Да-а, — вздохнул, — дела. Семьдесят второй пахнет.

— Чего?

— Организационная деятельность, направленная к совершению особо опасных государственных преступлений. От десяти до пятнадцати или вышка с конфискацией имущества. Ладно, Егорыч, пока!

Егорыч застыл, не донеся ложку до рта.

— Так они ж негры, у них, наверно, по-другому, — сказал он вслед.

Снова была осень. Тридцать третья на его счету. Сухая, солнечная и по-особому унылая — такой, во всяком случае, ока кажется человеку, который устал радоваться просто небу, просто солнцу и тому, что еще не умер.

«Это как посмотреть, — сказал кто-то внутри. — У тебя, в отличие от этой старухи с протянутой рукой, контора имеется. Даром что государственная, зато почти своя, спокойная. Ты до Христовых лет дожил, а многим этого было не дано. Да и в миссии своей земной с Христом, почитай, сравнялся. Людей учишь, как правильно жить, как не оступиться, неприятностей избежать, к кому обратиться. Он тоже своего рода юрисконсультом был: статья первая — не убий, статья вторая — не воруй…»

— Мне колбасы вон той, из останков, отрежьте полкило.

— Из каких еще останков?

— Я не знаю, из каких. Написано «Останкинская»…

— В кассу.

Прикупив в бакалее длинных макарон — трубочками, как в детстве, он перебежал через дорогу и вскочил на подножку до отказа забитого троллейбуса.

Дома его ждал сонный пес. Квартира хранила запах подгнившего от частого мытья паркета и изредка появлявшихся здесь женщин. Они были не из тех, что ждут. Правда, была одна такая — он хранил ее письма и фотографии. Предстоящая поездка к ней казалась единственной радостью, способной изменить жизнь к лучшему.

Пес положил мохнатую лапу на край кухонного стола.

— Имей терпение, — засовывая в кипящую воду макароны, сказал хозяин. — Слушай. Тебе нужен сертификат установленного образца из Кинологического совета. Понял?

Пес кивнул.

— Это еще не все. Ветеринарная справка от врача. Завтра пойдем в лечебницу к Преображенскому.

Пес замотал головой.

— Пойдешь как миленький!.. Дальше. В сертификате я должен сделать отметку об обратном ввозе. Не вздумай там остаться, иначе я понесу ответственность по статье 113 Таможенного кодекса. Пошлину не платим. На пошлину купим в «Ласточке» антрекотов на дорогу.

При слове «антрекоты» пес завилял хвостом.

— Все. А пока — макароны по-флотски.

Обедали молча. Хозяин листал потрепанный детектив с интригующим названием «Мертвые не кусаются». Тщательно вымыв посуду за собой и спиногрызом, направился в комнату. Нанес несколько ударов по кожаному мешку, с удовлетворением отметив, что боль в ребрах, все еще напоминавшая о прошлогоднем поединке, притупилась.

«Неужели уже год, Пьер? — мысленно обратился он к фотографии на стене. — Неужели… завтра… год?..»

Сделал несколько звонков. Частично деловых, а в основном праздных, потому что все, кому звонил, сами знали о месте и времени встречи. Переодевшись в спортивный костюм, отправился на пробежку.

— Пошли, лодырь, — позвал пса.

Былые тренировки с полной нагрузкой теперь заменил легкий джоггинг — километров через пять начинали болеть отбитые легкие. Но и это было победой: еще полгода назад он не мог пробежать и двух.