и страдания последних месяцев. Говорить и действовать досталось мне, а страдать — Джулии.

Теперь я обеспечиваю Джулии жизнь в отдельном доме, где она поселилась под видом вдовы. Дети остались с нею, она избавлена от материальных затруднений и не обязана встречаться со мной, если сама этого не захочет. Кстати сказать, мне и не следует появляться у нее в доме, чтобы не нарушить видимость ее вдовства. Вот так я волей-неволей превратился в покойника. Навещать детей у них дома мне заказано, приходится довольствоваться редкими прогулками. Виню в этом только себя самого.

Встречаясь с детьми, я мимолетно вижу и Джулию; от ее нежной кротости у меня сжимается сердце. Но обратной дороги нет. Что сделано, того не вернуть. Когда я не думаю о потере семьи, мне кажется, что я счастлив. Но я ни у кого не ищу оправдания. Я знаю, что сломал себе жизнь.

У меня всегда было правило — не делать людям зла. Даже оставаясь на ножах с Борденом, я далек от мысли причинить ему боль или подвергнуть опасности; по мне, лучше его вывести из равновесия или осмеять перед публикой. Но теперь я вижу, что причинил страшное зло четверым душам, ближе которых у меня никого не было. Рискуя показаться пустословом, могу только дать зарок, что ничего подобного больше не сотворю.

Моя карьера сызнова начинает обретать устойчивость. Из-за перипетий, последовавших за моим возвращением из Соединенных Штатов, я упустил все ангажементы, которые обеспечил Анвин за время моего отсутствия. Ну, ничего: я вернулся не с пустыми руками и подумал, что могу позволить себе некоторое время не работать.

Сегодня я открыл дневник потому, что почувствовал в себе порыв выбраться из трясины самобичевания и апатии, дабы вернуться на сцену. Я дал распоряжения Анвину, и, возможно, мои дела опять пойдут на лад.

В ознаменование этого решения мы с Оливией сходили в костюмерное ателье, где с нее сняли мерку для пошива выбранного ею сценического наряда.

В моем рабочем графике значится получасовое рождественское выступление в сиротском приюте. Остальные строчки пусты. Не за горами 1894 год, а работы не предвидится. С начала сентября мои доходы составили всего 18 фунтов и 18 шиллингов.

Как говорит Хескет Анвин, обо мне ползут сплетни. Он советует не придавать им значения, полагая, что памятный успех моих американских гастролей вполне мог вызвать чью-то зависть.

Но меня это известие встревожило. Неужели за всем этим стоит Борден?

Мы с Оливией обсуждаем перспективы возвращения к спиритизму: надо же как-то сводить концы с концами; но я на это пойду лишь в самом крайнем случае.

Пока есть возможность, целыми днями упражняюсь и репетирую. Фокусник должен тренироваться как можно больше, потому что каждая минута тренировки повышает артистизм. Поэтому я постоянно занимаюсь в студии — когда один, когда вместе с Оливией — и загоняю себя до изнеможения. Хотя ловкость рук постепенно восстанавливается, временами на меня накатывает такая безысходность, что я перестаю понимать, какой смысл в этих репетициях.

Зато дети-сироты увидят великолепное представление!

К нам поступили заявки на январь и февраль. Не бог весть что, но мы заметно приободрились.

Заявок на январь прибавилось; одна из них, между прочим, возникла из-за отмены выступления некоего Профессора Магии! Буду счастлив забрать себе его гонорар.

Рождество оказалось счастливым! Меня посетила любопытная мысль, которую и спешу записать, пока не передумал. (Как только решение записано черным по белому, оно становится окончательным!) Анвин прислал мне договор на выступление 19 января в театре «Принцесс-Ройял» в Стритэме. Это и есть отмененный ангажемент Бордена. Просматривая текст (в последнее время контракты поступают так редко, что можно подписывать не глядя!), я уперся взглядом в один из последних пунктов. В нем содержалось достаточно распространенное условие, которое ставится при замене артиста: мое выступление должно было соответствовать техническому и художественному уровню отмененного номера.

Первой моей реакцией был саркастический смешок: по иронии судьбы, мне предлагалось равняться на Бордена. Но потом я призадумался. Если мне суждено заменить Бордена, почему бы не выступить с точной копией его же номера? Иными словами, почему бы, в конце концов, не показать Бордену его собственный иллюзион?

Я настолько загорелся этой мыслью, что целый день метался по Лондону в поисках возможного двойника. Правда, время сейчас самое неподходящее: все безработные актеры, которые с утра до ночи обретаются в пивных Вест-Энда, сейчас заняты в рождественских представлениях.

На подготовку остается чуть более трех недель. Завтра приступаю к изготовлению ящиков!

Осталось две недели; наконец-то сыскался подходящий кандидат! Его зовут Джеральд Уильям Рут, он актер, чтец, исполнитель монологов… а по большому счету, обыкновенный пьяница и дебошир. Мистер Рут остро нуждается в деньгах; я взял с него клятву, что до окончания наших совместных выступлений он не будет в течение дня прикладываться к рюмке, пока не отработает программу. Он лезет вон из кожи, и те гроши, что я в состоянии ему платить, по его меркам выглядят щедрым жалованьем. Можно надеяться, что он меня не подведет.

Мы с ним одного роста и сходного телосложения; осанка тоже примерно одинаковая. Он чуть полнее меня, что, впрочем, несущественно: либо я заставлю его сбросить вес, либо сам воспользуюсь специальными подкладками. Кожа у него бледнее моей, но и эта проблема легко решается — с помощью грима. При том, что глаза у него мутновато-голубые, а у меня, как принято говорить, карие, разница почти незаметна, и, опять же, всегда можно наложить грим, чтобы отвлечь внимание зрителей.

Ни одна из этих деталей не имеет существенного значения. Куда серьезнее стоит вопрос движения: походка у Рута расхлябанная, шаг широкий, носки при ходьбе слегка вывернуты наружу. За дело взялась Оливия; она считает, что его можно довести до ума. Как известно любому актеру, походка и осанка сообщают о персонаже куда больше, нежели мимика, акцент и жестикуляция. Если на сцене мой двойник будет двигаться не так, как я, — пиши пропало. Никого обмануть не удастся. Это уж точно.

Рут, которого пришлось полностью ввести в курс дела, клянется, что все понимает. Стараясь развеять мои опасения, он бахвалится своей профессиональной репутацией, но меня этим не проймешь. Только в том случае, если зрители примут его за меня, можно будет считать, что он не даром ел свой хлеб.

На репетиции остается ровно две недели.

Рут отрабатывает указанные мною движения, но я не могу отделаться от мысли, что ему чуждо понятие иллюзии. В драматическом театре роли не рассчитаны на обман зрителей: в спектакле участвует явно не Гамлет, а всего-навсего актер, который произносит определенные реплики. Мои же зрители, наоборот, должны уходить из театра обманутыми! Они должны одновременно и верить, и не верить своим глазам!

Мистер Рут завтра получает выходной; мне нужно многое обдумать. У него ничего не получается, ровным счетом ничего! Оливия тоже считает наш выбор ошибкой и настаивает, чтобы я исключил из программы номер Бордена.

Но Рут — это катастрофа.

Рут — это чудо! Просто нам обоим требовалось время на размышление. Он заверяет, что провел выходной с друзьями, но, судя по запаху перегара, он провел этот день с бутылкой.

Ничего страшного! Его движения точны, хронометраж почти безупречен, и, когда мы наденем одинаковые костюмы, обман будет совершенно незаметен.

Завтра наведаемся с Рутом и Оливией в Стритэм, осмотрим сцену и завершим последние