Сегодня я не так мрачно смотрю в будущее. С утра не выхожу из комнаты: репетирую фокусы. Рассказ о моих первых шагах на этом пути безвозвратно утерян при уничтожении вырванных страниц дневника, а ведь я с самого начала вел подробные записи о тренировке ловкости рук… но эти страницы постигла участь всех прочих. Могу сказать, что я, видимо, достиг такого уровня, который требуется для выступлений перед публикой. До этого пока не дошло, но каждый новый фокус я проверяю на своих одноклассниках. Они делают вид, что магия их совершенно не волнует, а кое-кто заявляет, что моим секретам грош цена, но пару раз случались приятные моменты, когда их лица выражали полную растерянность.

Торопиться не следует. Во всех книгах по сценической магии новичкам советуют не спешить и готовиться как можно тщательнее, чтобы добиться не только легкости исполнения, но и эффекта загадочности. Если зрители о тебе ничего не знают, то на сцене вокруг тебя самого и твоего номера создается ореол тайны.

Считается именно так.

У меня есть несбыточное желание, и это единственное мое желание в эти печальные дни: чтобы можно было при помощи магии воскресить отца. Возможно, я эгоист и мне просто хочется, чтобы моя собственная жизнь вернулась на три дня назад; но это совершенно искреннее желание, потому что я очень любил отца; я уже по нему скучаю, не могу поверить, что его больше нет. Ему было сорок девять лет; по-моему, это еще не тот возраст, когда можно ожидать смерти от сердечного приступа.

Сегодня были похороны, и прах моего отца упокоился в мире. После отпевания в часовне его тело отнесли в фамильный склеп, который находится под Восточным пригорком. Все, кто провожал его в последний путь, вереницей дошли до входа, а дальше мы с Генри, распорядитель похорон и нанятые им могильщики понесли гроб в подземелье.

Я был совершенно не готов к тому, что ожидало меня внизу. Склеп, как мне кажется, расположен в природной расщелине, которая уходит далеко в глубь холма, но ее дополнительно расширили, чтобы превратить в фамильную гробницу. Там темно — хоть глаз выколи, под ногами сплошные камни и выбоины, среди них шныряют крысы, воздух затхлый, из стен торчат щербатые уступы и полки, о которые больно стукаешься на ходу. Каждый из нас взял с собою фонарь, но на дне пещеры, куда не проникает дневной свет, от этих фонарей не было никакого проку. Могильщики держались с профессиональным спокойствием, хотя им тоже пришлось нелегко, но для нас с братом этот короткий путь был сущим мучением. Найдя подходящий уступ, мы водрузили на него фоб, распорядитель пробубнил положенные строки из Священного писания, и все поспешили выбраться на свет. Мы отсутствовали совсем недолго; нас встретили все те же яркие лучи весеннего солнца, стайки нарциссов на Восточном лугу, готовые зацвести яблони, но надо мной до самой ночи неотступно витала тень этого жуткого подземелья. Я содрогнулся, когда закрылись тяжелые дубовые двери, и еще долго не мог отделаться от зрелища развалившихся старых гробов, от запахов пыли и гнили, от чувства смертельной безысходности.

Как быть дальше? До отъезда в школу еще неделя с лишним; учиться мне осталось один последний семестр.

Знаменательно, что я возвращаюсь к этому дневнику ровно через год. Как и прежде, я живу в Колдлоу — во-первых, потому, что Генри до моего совершеннолетия остается по закону моим опекуном, а во-вторых, потому, что этого хочет мама.

Мне прислуживает Грирсон. Генри обосновался в Лондоне и, по слухам, ежедневно ходит в Палату лордов. Мама пребывает в добром здравии; по утрам — это для нее лучшее время суток — я наведываюсь к ней во флигель, и мы безрезультатно обсуждаем, что станется со мною по достижении двадцати одного года.

После смерти отца я на какое-то время забросил занятия престидижитацией, но несколько месяцев назад решил к ним вернуться. С тех пор я упражняюсь с удвоенной энергией и регулярно бываю на выступлениях фокусников. Ради них езжу в Шеффилд и Манчестер. Уровень мастерства артистов неодинаков, но мне интересно смотреть самые разные номера иллюзионных жанров. Многие для меня не новы, однако в каждом представлении я непременно нахожу хоть одну оригинальную или непонятную особенность. Вслед за этим начинается поиск разгадки. Мы с Грирсоном давно проторили дорожку к лавкам и складам, где торгуют принадлежностями для сценической магии, и мало-помалу приобретаем все, что требуется.

Грирсон — единственный из немногих оставшихся домочадцев, кому известно о моих занятиях. Когда мама начинает обреченно рассуждать о будущем, у меня не поворачивается язык открыть ей свои планы, но в глубине души я твердо верю, что приобрел неплохую профессию, которой смогу посвятить себя по истечении срока этого полусонного существования в Дербишире. Я подписался сразу на несколько профессиональных журналов и читал о баснословных гонорарах звезд иллюзионного жанра, не говоря уже о славе, которая окружает их имена.

Впрочем, я уже играю роль. Младший брат лорда, не получивший ни наследства, ни титула, не избалованный везеньем, живущий на подачки опекуна, я влачу жалкое существование в дождливом, холмистом Дербишире.

Сейчас я ожидаю за кулисами; но, как только мне стукнет двадцать один год, настанет мой выход!

Идмистон-Виллас, Сев. Лондон

Долго не мог получить багаж — коробки и ящики; Рождество провел в унынии, перебирая свое немудреное имущество, откладывая в одну сторону вещи, которые больше не понадобятся, а в другую — те, что считал потерянными, но, к своей радости, обрел снова. Во второй стопке оказался и этот дневник; решил его полистать.

Помню, когда-то я начал записывать все этапы овладения магией; теперь, когда я взялся за перо, мне захотелось к этому вернуться. Впрочем, восстановить утраченные записи, наверно, уже невозможно. Из