номером. Чтобы никаких подозрений. У Форстера наверняка остались здесь «друзья», они будут приглядывать за машиной. А до подмены и потом, — обратился он к Кути, — изволь организовать круговое наблюдение.

— Но ведь Форстер вернется только через три дня! — усомнился Кути. — Зачем сковывать наши силы, их и так у нас немного.

— Хорошо, действуй по своему усмотрению, — непривычно резко сказал Рона. — Но только в том случае, если сможешь мне доказать, что вместе с Форстером улетали и все его сообщники.

Кути промолчал, проглотив слюну.

— Сегодня утром Тереза Кипчеш, секретарь Белы Имре, показала ему фотографию Форстера. Он его не знает и никогда не видел. С ним вел беседу другой человек, по имени Нандор Саас. — Рона опять взглянул на Кути. — А в твоем докладе я что-то не заметил сообщения о том, что вместе с Имре и Форстером улетел также и этот голубок. Отсюда следует, что сообщник или сообщники Форстера, если Саас не один, находятся тут, в Будапеште. Пора научиться анализировать хотя бы собственные наблюдения, капитан.

Заработал телекс.

Салаи вслух читал текст:

— «Томас Форстер, родился в 1922 году в Веллингтоне...»

— Далеко он, однако, забрался, — подал реплику Ладани.

— «...гражданин республики Панама, — читал дальше старший лейтенант. — Въехал через Хедьешхалом шестнадцатого июня. Проживает по броне «Ибуса», адрес: Будапешт, тринадцатый район, улица Валленберга, одиннадцать, четвертый этаж, квартира номер четыре. Виза действительна тридцать суток. Фотографии на паспорте и на анкете с предварительной просьбой о визе идентичны и полностью совпадают. Конец».

— Подтверди, что информацию получили, — бросил Кути.

Салаи растерянно смотрел на клавиши, не зная, что и где нажимать. Капитан сделал два шага, чтобы показать товарищу, как обращаться с аппаратом, но тот опять ожил, отстукивая новый текст. Теперь вслух читал уже Кути:

— «Примечание. По данным картотечного архива, в 1945 году в Венгрии находился некий Томас Форстер. Был сотрудником Союзной контрольной комиссии сразу после окончания войны. Других данных не имеется, фотографий тоже. Конец».

Кути дал сигнал о приеме и выключил аппарат.

— Насколько я понимаю, дела наши понемногу идут на лад, — удовлетворенно заворчал Рона. — Что же, мне положительно нравится этот Форстер. Проходимец трех частей света! Рождается близ Австралии, получает гражданство в Южной Америке и занимается шпионажем в Европе! И как только он выдерживает такие хлопотные прогулки?! — Настроение у Роны явно поднималось. — Здоров, наверное, как боров, ничто его не берет.

Салаи поддакнул:

— Наверное. Только вот зубами мается.

— То есть как? — не понял подполковник. — У Форстера болят зубы? Этого ты не доложил.

— Наблюдатели сообщили: когда Форстер вылез из своего «остина», он прижимал ко рту платок, да так, что скрывал им по меньшей мере половину лица. Несмотря на теплую погоду, на голове у него была кепка, надвинутая по самые уши, а шел он сгорбившись, шаркая ногами, словно вдруг постарел лет на двадцать.

Рона слушал не перебивая.

— Если бы не они, я бы его не узнал. Мы стояли на террасе для провожающих, когда товарищ Имре и другие пассажиры вышли из автобуса у трапа самолета. В общей толпе был и Форстер. Наш наблюдатель, пройдя мимо, указал мне на него. Вон, мол, тот старик с больными зубами.

— Кути! — воскликнул подполковник. — А ты? Ты где был? Прошляпил?

— Он не мог его видеть, — встал на защиту товарища самоотверженный Салаи. — Еще до приезда Имре я подал ему знак пройти на другую сторону террасы, откуда видна привокзальная площадь. Посмотри, мол, там, незачем нам тут втроем топтаться. Я взял на себя выход на летное поле, а он вход и зал ожидания.

Рона разошелся не на шутку:

— Если в другой раз ты увидишь столь внезапно заболевшего шпиона, диверсанта или просто агента, его не жалеть надо, а докладывать об этом! Ишь расчувствовались! — Поразмыслив с минуту, он сказал уже более спокойным тоном: — Очевидно, сообщники Форстера не знают, что он в Будапеште и, возможно, их контролирует. Он маскировался под старика и закрывал лицо не от нас, а от них. Чтобы они его не узнали, это понятно?

Заговорил Ладани:

— Я думаю, мы скоро будем знать и тех, от кого он маскировался. Наши фотографы и кинооператоры неплохо поработали, подождем результатов.

— Интересно, как вы определите этих мерзавцев среди такого множества лиц? — забеспокоился Салаи.

— Ничего, нам помогут, — заверил его Рона.

Километрах в пятнадцати от окраины Мюнхена от одной из автострад, разбегающихся от баварской столицы, ответвляется по нынешним временам узкое, тихое шоссе, обсаженное липами и яблонями. Попетляв между холмами и рощами, оно упирается в массивную каменную ограду. По гребню этого высоченного забора натянута колючая проволока в два ряда, по которой пропущен электрический ток.

Угрюмые железные ворота прикрывают въезд. Внутри, возле калитки, сооружена сторожевая будка, больше смахивающая на дот. Два стража в полувоенной форме с пистолетами на боку безотлучно несут здесь службу день и ночь, в будке висят даже автоматы.

От ворот широкая, обрамленная густым подстриженным кустарником и вымощенная брусчаткой дорога ведет в глубь парка, где возвышается замок, отнюдь не средневековый, а подобный тем роскошным виллам и дворцам, которые начали расти на окраинах Мюнхена вскоре после окончания второй мировой войны.

Здание из красного кирпича сооружено в стиле современной функциональной архитектуры, где форма подчинена целесообразности, а фактура материала и отделка лишь подчеркивают это и заодно достаток владельца.

Слева и справа от подъезда, украшенного тяжелыми дверями из мореного дуба, к которым ведут широкие каменные ступени, разбиты клумбы. Позади них, под искусно сплетенными в виде зеленых беседок ветвями декоративных деревьев, стоят два одинаковых гарнитура садовой мебели — круглый стол, диванчик и несколько стульев.

В левой беседке, взявшись за руки, молча сидели супруги Жакаи. Тишина парка, нарушаемая лишь изредка голосами и шорохом крыльев птиц да хрустом гравия под ногами охранников, патрулировавших по аллеям и дорожкам, казалась тягостной и гнетущей.

Молодожены сидели здесь с самого утра, насторожившись как испуганные птицы, не понимая, что происходит с ними и вокруг них.

Внезапно приоткрылась тяжелая дверь парадного подъезда, из нее вышел Каррини и направился к ним.

— Мы просим вас, господа, в ближайшие минуты вести себя так же благоразумно, как до сих пор, — сказал он. — В особенности это касается вас, мадемуазель. Простите, госпожа Нора.

— Чего вы хотите от моей жены? — резко отпарировал Габор.

— Только самообладания, ничего больше! Дело в том, что через несколько минут сюда пожалует ваш отец.

Лицо Норы озарилось радостью. «Ну, погодите, мерзавцы, отец с вами быстро управится», — подумала она и невольно улыбнулась.

— Вы останетесь сидеть там, где сидите, — продолжал итальянец, — тогда вы увидите господина Имре и он увидит вас. Но разговаривать вы с ним не будете, и он с вами тоже.

Улыбка погасла в глазах Норы.