сохранить хорошее настроение у Татьяны, Бориса, Абельдина? Виктор Тимофеевич сложил карту, засунул ее глубже в рюкзак, как ненужную вещь.

Он стал смотреть на огонь, задумался. Через несколько часов начнется новый день, надо подавить сомнения, а они копились в нем, росли, не давали покоя. Виктор Тимофеевич знал много случаев, когда люди, попав в критическое, но не безнадежное положение, вдруг без каких бы то ни было оснований переставали сопротивляться и умирали до времени, не использовав всех возможностей для борьбы. Заблудившийся в тайге человек, даже опытный, случается, вдруг забывает, как ориентироваться в лесу, и нелепо гибнет иногда в знакомых местах.

— Конечно, самое страшное — паника, страх перед опасностью! — вслух сказал Хорьков и вздрогнул, испугавшись своего голоса.

Проснулась Татьяна. Увидев сидящего Виктора Тимофеевича, она приподнялась и спросила с тревогой:

— Вы почему не спите? Ведь дойдем же, честное слово, дойдем.

Она встала, накинула на плечи телогрейку, зябко вздрогнула и подсела к огню.

— Молодости так и положено — не унывать, — ответил, улыбаясь, Виктор Тимофеевич. — А я вот размечтался... Вспомнил старушку мать. Сколько раз обещал ей приехать после поля, да так и не выбрался. А она ждала. Но теперь непременно поеду, повидаюсь, детство бесштанное вспомню. Схожу на яр, что у речки за селом, где мы гнезда птичьи разоряли, поброжу по озерам...

— И мне, Виктор Тимофеевич, порой до боли хочется к своим, так бы и полетела, но почему-то кажется, что мы с каждым днем уходим все дальше и дальше от них, — и она вопросительно посмотрела в лицо собеседника, освещенное бликами костра.

— А ты не думай об этом, и не будет казаться. Выйдем в негоревшую тайгу, там легче будет идти, и, — но вдруг спохватился, поправился: — не то что легче, но будет ягода, может, мясо добудем. А теперь, Таня, айда спать, вот-вот гагары закричат, разбудят утро.

Он подбросил в костер дров и, подложив под голову рюкзак, улегся. Над ним в вышине собирались в стаи синеватые облачка. Мягкая, прикрытая ломкой коркой земля все еще сильно пахла гарью. Виктор Тимофеевич уснул только перед утром. Его суровое лицо отмякло от какой-то догадки и выражало спокойствие.

Отряд поднялся с восходом солнца. Легкий завтрак, короткие сборы — и снова захлюпала под ногами черная вода. Люди проделывали сложные петли, обходя препятствия. Через полноводные ключи ложились переправы. В этот день им не повезло с ночевкой. На бугре, где оставался отряд, не было дров. Сбившись в кучу и прикрывшись пологом, они провели тяжкую ночь. Никто до утра не сомкнул глаз.

Неласковое сырое утро настроило всех на грустный лад. Багровый восход золотил обширные разливы воды и черные бугры. Вспухшие от ночного дождя болота ничего хорошего путникам не предвещали. Это был первый день без завтрака: паек был еще наполовину уменьшен. Люди молча накинули на плечи рюкзаки и без сожаления ушли с неудачной стоянки. Ноги вязли до колен. Вода забиралась в сапоги. Трудно было идти. Люди падали, поднимались и продолжали двигаться на запад. Виктор Тимофеевич не мог не заметить на лицах спутников печати непреодолимой усталости. Это был тревожный признак: вслед за усталостью приходит и губительное безразличие. Если его не рассеять, не убить в самом зародыше, тогда ни за что не выпутаться из этой проклятой западни.

Еще прошла одна ночь на сыром бугре, без костра, в мокрой одежде. Люди ослабли, а марям все не было края. С каждым днем километры становились длиннее.

Первые лучи солнца, пронизав поредевшие облака, осветили далекие горы и зеленый край леса, теперь казавшийся не таким уж далеким. Но Хорьков знал — это очень далеко.

— Тайга! — вдруг крикнул он, словно его осенила какая-то радостная мысль. — Там высушимся, выспимся у костра и такой обед закатим, что сам черт позавидует!

— Я бы хотел этот обед иметь сейчас, — сказал Борис разочарованно.

— А мне не надо обеда ни здесь, ни там, — заявил неожиданно Абельдин.

Виктор Тимофеевич покосился на него и только теперь заметил, как изменился парень — осунулся, похудел, лицо его стало бесцветным, почти прозрачным.

— Ты нездоров? — спросил он, не скрывая беспокойства.

— Ослаб, не знаю отчего.

— Потерпи немного, Абельдин, уже близко негоревшая тайга, там и отдохнем, и хвороба пройдет. А сегодня надо идти и идти.

Все молчали. Хорьков достал буссоль, совместил стрелку с цифрой 240 градусов, коротким взглядом окинул местность, лежащую под этим азимутом, и зашагал вперед.

Мари, напоенные ночным дождем, лежали перед отрядом черной гладью разлива. С первых шагов людям пришлось призвать на помощь весь запас терпения и все силы. Теперь все труднее давались километры, все больше времени требовали переправы через взбунтовавшиеся ключи. Чаще отдыхали. А котомки казались все тяжелее. Усталые, разбитые, путники добрались до холма, одиноко возвышавшегося над равниной, и дальше не пошли, хотя до конца дня оставалось еще много времени. Надо было отдохнуть и чем-то наполнить желудок. Хорьков еще с утра ощущал тупую боль в ступнях, но не придал этому значения. Не торопясь, он снял сапоги, повесил сушить портянки, стал осматривать больные места и вдруг удивился: под пальцами во всю ширину ступни была сплошная рана, прикрытая сморщенной от постоянной сырости кожей. Ничто его так не поразило с начала похода, как это открытие.

Виктор Тимофеевич хотел думать, что раны открылись только у него, но тут же выяснилось, что этой болезнью страдают все остальные. Никто, кроме Хорькова, ясно не представлял, какое несчастье несли людям только что открывшиеся раны на ногах. Приостановить процесс не было средств. Единственный способ — это задержаться на недельку, пока заживут раны. Но разве можно было хотя бы на один день оборвать путь? Ведь продукты на исходе. Идти, только идти, не щадя сил, любой ценой добраться до тайги. Если не хватит воли, если недостанет любви к жизни — гибель неизбежна.

Еще четыре дня мучительного пути, невероятных усилий, и кочковатые мари, бесконечные переправы, ночевки без костра останутся позади. Уже совсем близко долгожданная тайга. Но, как ни странно, никто теперь не радовался близости леса. Все шли разрозненно, обессилевшие, с трудом переставляя разопревшие от сырости ноги. Каждый бугорок, валежник, малейшая рытвина казались непреодолимым препятствием.

Первым до тайги добрался Хорьков. Наконец-то!.. Он схватился худыми руками за горбатую лиственницу, чтобы не свалиться, глотнул лесного воздуха, перевел дух. Затем оглянулся, и сердце дрогнуло: кого-то из спутников недосчитался. Он закрыл глаза, потом снова посмотрел на марь, но по следу шли только Татьяна и Борис. Абельдина нигде не было видно, хотя марь открывалась ему очень широко. Виктор Тимофеевич сбросил котомку, разжег дымовой костер, чтобы было видно стоянку, и заставил себя пойти на поиски потерявшегося. Хорьков видел, как Татьяна, хватаясь руками за лохматые кочки и еле удерживая равновесие, медленно переставляла ноги по глубокой воде. Падая, она уже не вставала, ждала, когда подойдет Борис и протянет ей руку. У Виктора Тимофеевича защемило сердце.

Он долго искал Абельдина, громко кричал, наконец увидел его. Парень не дотянул с километр до леса, упал между кочек и остался лежать. Сырая, покрытая мхом земля, наверное, казалась ему пухом, и он уснул. Виктор Тимофеевич с трудом разбудил его.

— Я приду, только немножко отдохну, — стал выпрашивать Абельдин.

— Отдыхать будешь в лесу, посмотри, там уже костер горит, вставай!

— Нет, приду после.

— После нас не застанешь, говорю, вставай! — Голос Хорькова прозвучал повелительно.

На помощь пришел Борис. Какими тяжелыми и долгими казались трем путникам последние метры до костра! После четырнадцати дней пути путники наконец-то ощутили под ногами сухую землю, увидели зелень, услышали пение птиц, вольный шум леса! Даже комариный звон теперь был для них приятной музыкой.

Наступил час заката. Солнце угасало за океаном деревьев. Кровавый, медлительный свет пронизывал глубины высокоствольной тайги, окрашивая лиственницы, кусты и травы в волшебные тона. Мари лежали в прозрачной розовой дымке, в мертвенном покое. Суровые лица путников вдруг посвежели от мысли, что все это осталось позади.