— Нет, почему же, — мнется Рат.

— Вот и хорошо. Это же на пользу делу, что за работа без плана?

Кураторы-дилетанты всегда говорят правильные вещи, в этом, вероятно, секрет их живучести.

Примерно через полчаса мы уже знали, что предпринять дальше по делу Мамонова. Во-первых, наши оперативные мероприятия должны носить наступательный характер, во-вторых, все имеющиеся в нашем распоряжении силы и средства необходимо бросить на разоблачение возможного соучастника и обнаружение украденного, в-третьих, привлечь общественность к выявлению скупщиков краденого, в- четвертых, провести вокруг Мамонова разъяснительную работу по склонению его к выдаче соучастников и добровольному возврату украденного, в-пятых, используя возможности местной печати и радио, довести до сведения населения о задержании вора с помощью технических средств сигнализации, в-шестых и так далее, провести работу, которая по своему объему была бы под силу разве что всей милиции республики.

Турин читал взахлеб, застенчиво поглядывая на нас. Эта застенчивость разительно отличала его от О. Бендера, знакомившего васюкинских любителей со своей шахматной программой.

Наконец он снял очки и предложил нам высказаться. Рат промямлил что-то насчет правильности общего направления, а я сказал, что сегодня все-таки понедельник.

Рат понял, кисло улыбнулся, а Турин удивленно покосился на меня, и я объяснил, что вся неделя еще впереди и для планирования сроков исполнения это очень удобно. Кажется, он не совсем мне поверил, потому что сразу сказал:

— Ну, вы можете идти.

Завистливый взгляд Рата жег мне затылок, но я не оглянулся. Умение ладить с людьми в некоторых случаях его подводило.

До общежития можно добраться на автобусе, но можно и пешком. Я решил, что пешком даже лучше. Появляться там в обеденный перерыв не хотелось, слишком много народу, а было только начало второго.

Декабрь, а в небе ни облачка, и теплое солнце лениво дремлет на своей верхотуре. Я люблю быструю ходьбу и могу запросто отмахать в таком темпе с полтора десятка километров. В это время у меня возникает странное чувство двойственности, будто идет кто-то другой, а я лишь сижу в нем и могу заниматься чем угодно: смотреть по сторонам, думать или просто отдыхать.

На этот раз я слушал музыку. Транзистор не нужен. У меня все гораздо проще: стоит захотеть, и она уже звучит. По выбору, по настроению. Сейчас игралась вторая часть Крейцеровой сонаты. Сперва мелодию вел рояль, а скрипка аккомпанировала. Потом наступил момент перехода, которого всегда ждешь с наслаждением. Десятки раз слушал, и все равно мороз по коже, когда ту же мелодию начинает повторять скрипка. Точь-в-точь и совершенно по-своему. Это мое любимое место. Оно пробуждает уверенность в беспредельности прекрасного. И тогда легче быть сыщиком.

Вот и общежитие. Я не планировал свой поход на бумаге, но это вовсе не значит, что иду сюда наобум. Все-таки я не Варнике, а обычный выпускник юрфака с пятилетним стажем работы. Во-первых, мне нужен основательный предлог для вторжения, позволяющий познакомиться со всеми работниками общежития. Этот предлог в виде отпечатанной типографским способом фотографии уже разысканного преступника лежите моем кармане. Во-вторых, мне нужно выяснить, кто из персонала работает по совместительству в соседних жилых домах. Пунктов не так уж много, склероза у меня нет, поэтому незачем переводить бумагу, у нас с ней и так туго.

Из каморки под лестницей высунулся дряхлый старик и спросил, куда я иду.

— К коменданту, — ответил я.

Он тут же исчез, потому что шипение чайника в каморке становилось угрожающим.

Здание пятиэтажное, но коменданты выше первого этажа никогда не забираются.

Откуда-то сверху доносится аккордеон, здесь же, внизу звуки разнообразнее: бренчанье тара, стук домино и голоса, один громкий, другой приглушенный, в конце коридора. Подойдя к полуприкрытой двери с крупной надписью «КОМЕНДАНТ», я различил слова: «Долго нам еще нюхать?! Я спрашиваю, долго нам еще нюхать?» — «Ну, чего ты кричишь, Зюзин? Я ж заявку еще вчера послал». Приглушенный голос принадлежал сидевшему за столом. По-видимому, это и был комендант.

— Здравствуйте, — сказал я, и кричавший парень нехотя ретировался.

Зато комендант взглянул на меня с благодарностью, облегченно вздохнув, сказал:

— Собачья должность у меня, вот что. Туалет у них действительно засорился, только мне-то что делать, если слесаря сразу не присылают?

— И давно вы на этой самой должности?

Он улыбнулся.

— Уже лет тридцать по хозяйству работаю, а здесь недавно, — и с обидой добавил: — небось на прежнего не кричали, тот сам всех матом крыл. А я последнее время в интернатах работал, с детьми, ругаться разучился.

Мы помолчали. Он не спрашивал, кто я и зачем явился, а мне тем более торопиться не к чему.

— Ушел бы на пенсию, да хозяйство жаль. Кто его знает, кого взамен пришлют.

Я вспомнил аккуратно выметенный коридор, чистые стекла в окнах, свежевыбеленные стены здания и поверил в искренность этого пожилого человека, так вкусно произносившего слово «хозяйство».

— Вид у вас усталый. Или с помощниками туго?

— Помощников хватает, у меня и добровольные есть. Это они с туалетом возиться не хотят, а что- нибудь другое давно б сами исправили. Шутка сказать, триста человек — всех специальностей мастера!

Меня, конечно, интересовали помощники штатные, но повторять вопрос, не назвав себя, неудобно. Я представился и объяснил мнимую цель своего визита. Комендант повертел фотокарточку.

— Нет, такой у нас не проживает.

— Может быть, раньше, еще до вас или просто приходил сюда? Кто из персонала сейчас на работе?

— Уборщицы уже ушли, нет, одна после перерыва работает, должна скоро подойти. Сторож Гусейн- киши, да вы его, наверное, видали, Намик в кочегарке и прачка наша, Огерчук Валя.

— У вас и прачечная своя?

Мое удивление было ему приятно, и он с удовольствием рассказал, как пришлось пробивать эту идею и как здорово помогла Евдокия Семеновна Круглова — парткомша с комбината.

— Он баба умная, в горкоммунхозе прямо заявила:

«Я женщина, сама себе постираю, а мужчинам что делать? Или вы за то, чтобы грязь разводить?!»

Круглову я знал в лицо, у горотдела с комбинатом давно установились союзнические отношения, и сейчас очень ясно представил себе, как она наступала на коммунхозовцев.

Однако комендант увлекся, пора было возвращать его к интересующей меня теме.

— Может быть, кто-нибудь из персонала работает по совместительству в соседних домах и мог видеть его там? — предположил я.

Подумав, он отрицательно покачал головой.

— Уборщицы Рахматуллина и Мирбабаева работают в школе, другие только здесь.

Мне не хотелось расставаться с удобной версией.

— А остальные? Сторожа, например... Сколько их у вас?

— Сторожей трое: Гусейн-киши, сами видели; Асадов — инвалид, без ноги, хорошую пенсию имеет, от скуки работает; Гандрюшкин, тот помоложе и здоровьем еще крепок, но такого лентяя свет не видывал. Да и знал бы я, если б работали...

Вот и все. Неужели мы на кофейной гуще гадали? Медленно прокрутил в памяти кадры мамоновского допроса. Нет, не похоже, чтобы мы с общежитием промазали. Может быть, из живущих? «Триста человек, — подумал с ужасом, — поди проверь... И кто из них мог быть связан с шестью домами? Нет, триста человек, слава богу, можно оставить в покое. Либо из персонала, либо общежитие вообще ни при чем».

— А вы точно знаете, что он в этом районе прячется?