«Попал в воду — отращивай плавники, — подумал он. — Плохо, что нельзя разговаривать с Вовкой — наглотаешься воды. Нужно говорить только самое необходимое. Плохо, что Вовка утопил нож. Хороший охотничий нож с удобной рукоятью из сохатиного рога».

Он отогнал от себя мысль о том, что случилось с Ивко. Это случилось, и ничего нельзя было сделать. Нужно плыть и плыть. Они должны добраться до берега, который где-то впереди за пеленой дождя.

Плечевые мышцы начали уставать. Константин перевернулся на спину и, чуть шевеля кистями рук, двигал ногами расчетливо и осторожно, словно преодолевал подъем на лыжне без палок. Вовка плыл рядом, держась за канистру. Ничего, держится молодцом.

О том, что Вовку начало сводить судорогой, Константин понял, увидев, как посерело его лицо, перекошенное гримасой боли. Но сказал Вовка спокойно:

— Свело левую, в икре.

— Расслабься, — ответил Константин, нырнул и схватил его за ногу у щиколотки.

Икроножная мышца была твердой как камень. Он разминал её двумя руками. Вовка дрыгал ногой. Константин нырял ещё два раза, мял сведенную судорогой мышцу. И, вынырнув в третий раз, тяжело дыша, он почувствовал, что устал. Кровь стучала в висках, и серебряные мухи ползали перед глазами по серым волнам.

— Брось! — крикнул Вовка. — Я сам.

— Холд ап, — проговорил в самое Вовкино ухо Константин, вложив в эти слова всё, что не мог сказать ему сейчас из-за шторма. Он нарочно сказал это по-английски.

Всю зиму они вдвоем штудировали английский, оставаясь после работы, и прокуривали до лиловой синевы воздух в лаборатории рыболовства. Это была Вовкина затея — изучить язык вплотную.

Они должны вернуться в лабораторию рыболовства и бросать окурки в большую раковину-перловицу, спорить и зубрить английский — вот что он хотел сказать ему этими короткими, произнесенными в один выдох словами.

— Держись, — повторил он уже для себя по-русски и нырнул в четвертый раз. Он разминал мышцу до тех пор, пока грудь не стало распирать от невыносимого желания вдохнуть побольше воздуха.

— Отпустило, — сказал Вовка, но глаза у него были какие-то тоскливые. — Возьми канистру, отдохни.

Константин не знал, что стоило Вовке произнести эти слова, но он знал, что Вовка не мог бы поступить иначе.

Темнело. Вода становилась черной и казалась какой-то очень тяжелой. Было девять часов вечера. Часы на руке Константина продолжали отсчитывать время.

«Значит, мы уже семь часов в воде, — думал Константин. — Куда нас отнесло ветром? Проклятый дождь! Берега не видно».

Ломит пальцы рук, начинают уставать ноги. Он давно уже вернул канистру Вовке.

Стало совсем темно. Где-то высоко над пеленой туч летит самолет. Странно слышать его спокойный ровный гул. В такой темноте нужно держаться рядом, пусть даже молча.

Дождь кончился, но ветер не утихает. Сквозь рваные клочья туч проглянула луна. Он давно ждал её.

По знакомым очертаниям сопок, проступившим при свете луны, Константин понял, что их отогнало ветром на северо-запад и они находятся в самой широкой части озера. Берега не видно, только темные угрюмые сопки в бездушном свете, лунные блики на черной воде. И тогда он почувствовал, как словно холодная вода вливается в него и сердцу становится холодно.

«Это страх, — сказал он себе. — Сколько раз ты испытывал его? Разве вспомнишь! Каждый его испытал. Лучше думать о чём-нибудь другом. О том, что хорошо кончилось…»

И он в мыслях увидел снова рыжий ковер болотистой мари — зыбкой посредине между морем и сушей, врезавшейся в нее темно-зелеными стрелами леса. Марь начиналась в пяти километрах за поселком, в котором они работали с Вовкой на рыбозаводе. Сюда, на бесчисленные блюда озер, слетались стаи клохты, кряковых и шилохвостых; здесь, пачкая длинные клювы чернильной шикшей, бродили кроншнепы и высоко в небе проходили косяки гусей, перестраиваясь в полете перед тем, как опуститься на мелководную лайду.

Перелет начинался в сумерках. Но небо за лесом, там, где садилось солнце и откуда летели утки, было ещё светлым, так что можно было стрелять. Он сложил убитых уток в рюкзак и пошел к лесу, раздвигая высокую, шуршащую осоку. Ему нужно было торопиться. Часа через два на плот рыбозавода привезут рыбу, и Вовке одному не справиться с работой.

Он решил срезать путь: идти не по извилистой береговой линии, а напрямик через тайгу, выйти на зимнюю дорогу, которую заметил еще издали по четырехугольному проему просеки в зубчатой стене хвойного леса. Но когда он подошел ближе — просеки не стало видно. Можно было повернуть и пойти испытанным путем, спотыкаясь на осыпях под скалами, но тогда наверняка опоздаешь.

Лучше идти прямо, решил он и стал подниматься на сопку. Сапоги гулко стучали по обнаженным корням. Незаметно для себя он забрался в густой, словно щетка, пихтач, в котором было темно и сыро, словно в погребе. Не было видно даже левой руки, которой он прикрывал лицо, продираясь сквозь шершавые и колючие пихтовые сучья, держа ружье в правой.

Тогда-то и охватило его это мерзкое чувство досады на себя и какого-то страха, будто он помимо своей воли обокрал кого-то. За себя он не боялся. Можно было плюнуть на всё, развести костер, а утром выйти к поселку. Но ведь Вовка знает, что он должен прийти, и, не дождавшись, чего доброго, поднимет тревогу.

Его начнут искать всем поселком, как ту незадачливую студентку, что заблудилась неделю назад. А потом будут смеяться. Самое же скверное, что из-за его самонадеянности поднимутся уставшие за день люди, у которых полно своих забот. Они найдут его спокойно храпящим у костра на задворках поселка. Нет. Надо идти и выбираться самому.

И он лез и лез сквозь чащу уже почти на четвереньках, потому что ветки смыкались всё гуще и ниже.

«Не надо нервничать», — сказал он себе тогда и остановился.

Он закурил и при свете догорающей спички взглянул на часы. Красная секундная стрелка пульсирующими толчками неслась по замкнутому черному кругу циферблата. Мысленно Константин представил себе весь пройденный путь. По времени он давно уже должен был выйти на просеку. Значит, сбился и шел теперь параллельно ей. Константин смял окурок в кулаке. Теперь он круто забрал влево и через полчаса был уже на просеке, а ещё через час, исцарапанный и потный, стучал в двери заезжей, где они с Вовкой тогда жили…

«Важно не потерять себя», — подумал он сейчас, отвлекаясь от воспоминаний и стараясь разогнуть скрюченные пальцы левой руки. Всё тело ныло от холода и усталости. Безразличие предательским туманом заволакивало мозг.

Снова послышатся гул мотора. Самолет пролетел, перечеркнув безнадежную пустоту ночи живыми звездами бортовых огней.

…К рассвету ветер утих. Показался берег. Он почти рядом, в каком-нибудь километре. А может, дальше? Вода скрадывает расстояние. Держись, чтобы хватило сил на большее.

Мерзнет мокрая голова. В воде теперь теплее, чем на воздухе. Слоистые облака на горизонте, словно обручи, стягивают купол неба. Как сигнальный буй, мелькает в волнах рыжая Вовкина голова.

— Вовка! — окликает его Константин. — Как дела?

— Жрать хочется — ежа бы съел, — отвечает тот и сплевывает в воду.

Константин и сам давно чувствует мучительные спазмы в желудке.

Чайки проносятся рядом, кричат и кружатся над головой.

«Наверное, они чувствуют, что мы бессильны, и поэтому не боятся», — думает Константин.

Как хочется вытянуться во весь рост и не двигаться больше, а лежать, закрыв глаза! Лежать без движения. А почему бы не сделать этого сейчас? Всё кончится быстро, и больше не будет боли. Кажется, Вовка уже готов сделать это. Он совсем ослаб. Почти не двигается, вцепившись в канистру.

— Нет! — Константин изо всей силы хватает Вовку пятерней за голый бок.

Вовка стонет. Кажется, совсем закоченел. Константин старается подталкивать его. Они плывут очень